Песнь шаира или хроники Ахдада

— … он бежать, а я за ним! Бегу и думаю: «О, Аллах, зачем ты создал меня с честностью, подобной незамутненному горному хрусталю? О, Аллах — владыка миров, зачем, помимо честности, вложил ты еще в мою душу отвагу, более приличествующую великим борцам за веру прошлого, нежели бедному меднику!»

Ахмед Камаким, которого лишь немногие знали под именем Камакима-вора, вздохнул, заодно испробовав на крепость, держащие его руки. Руки крепки и ноги их быстры. В истинности последнего Камаким убедился некоторое время назад. В истинности первого — убеждался всякий раз, вздыхая.

— … он в переулок, тот, возле входа в который сидит старый Манмун. Я за ним. А сам думаю: «О, Аллах…»

Десятки раз, много десятков раз он воровал плохо и хорошо лежащие кошели. О, Аллах, надеюсь сейчас ты не слушаешь мои мысли! Случалось и в менее оживленных местах, чем ахдадский рынок в середине дня. Случалось — один на один, посреди тихой улочки. И ни разу, ни разу клиент ничего не заподозрил. Ну, до того времени, как Камаким оказывался на безопасном расстоянии.

— … а бежать-то некуда. Велика улица, а позади — стена. Тогда он остановился и поворачивается ко мне. Ну, думаю, Хумам, пришел твой последний час. И хоть жил я жизнью праведной, выполнял все заветы и предписания, а все ж страшно предстать пред светлые очи господина миров.

Камаким не любил сознательных граждан. Кое-кто из коллег — воров не любил кади за то, что тот выносит чересчур суровые приговоры. Кое-кто не любил палача за то, что тот… ну, это, понятно. Кто-то не любил стражников, кто-то городскую власть, кто-то самого султана. Камаким не любил сознательных граждан. Судья, палач, стражники, даже султан — все они выполняют свою работу. Хорошо, плохо ли, но за это им платят деньги, а значит, хочешь — не хочешь, каждый день, с утра до вечера, будь добр — выполняй.

Но сознательные граждане…

Ну увидел ты, как кто-то стянул у клиента кошель. Видел — и хорошо, благодари Аллаха за то, что наградил тебя острым зрением. Благодари и продолжай выполнять свою работу. Свою! За которую получаешь деньги, кормишь семью, покупаешь наложниц, ну и все такое прочее. Зачем же орать на весь базар: «Держи вора!» Вор тоже человек — создание Аллаха. У вора, может, душа нежная. Вор, может, этого самого крика не переносит, с детства. С того самого счастливого детства, когда промышлял воровством фруктов и сладостей, а «держи вора» заканчивался едва ли не каждый выход в город.

— … нож! Огромный! Видели саблю Джавада? Так этот еще больше!

— Вах. Вах. Вах, — зацокали слушатели.

— И на меня. А у самого глаза горят, борода торчком!

Камаким даже потрогал себя за подбородок… почти потрогал. Сознательные граждане держали его… сознательно.

Да что ж они слушают этого ремесленника! Разве не видят — нет у него бороды! И никогда не было! Как и ножа, любого, захудалого, не говоря уже о размером с саблю Джавада. И поймал его совсем не этот медник.

— Поднырнул, руку подставил, а сам думаю: «Аллах, защити и сбереги раба твоего!» и нож — дзинь… Вдребезги!

— Вах. Вах. Вах.

— А этот на колени упал, кошель обратно протягивает — прощения просит, значить. Испугался — понятное дело. Нет, думаю, не будет тебе прощения! На землю повалил и связал его собственной чалмой.

— Так он же в чалме, — среди слушателей нашелся один не обделенный наблюдательностью.

— Кто? — насторожился медник.

— Ну вор твой. Как же ты связал руки его чалмой, когда он вот — в чалме, и руки не связаны.

— А-а-а, ну так это я после развязал и чалму обратно намотал. Потому как не подобает стоять перед справедливейшим кади с непокрытой головой! — кривой палец поучительно уперся в небо Ахдада.

Руки, руки. Вздохнул Камаким. Скоро, совсем скоро будет нечего связывать.

31 Продолжение рассказа второго узника

Халифа-рыбак, Халифа-мудрый сел на берегу озера с твердым намерением дождаться магрибинца.

Чтобы скрасить ожидание, Халифа принялся развлекать себя мыслями, куда потратит две тысячи динаров.

Через некоторое время Халифа-мудрый понял, что на все желаемое двух тысяч никак не хватит. Больше того — не хватит и десяти тысяч, окажись они у него по воле Аллаха милостивого и щедрого. Жаль, ах как жаль, что у магрибинца больше не осталось братьев. Его отец мог бы поменьше времени уделять поискам кладов, а больше собственной семье. Как, к примеру, сосед Халифы — Абу-селим — обладатель кучи отпрысков обоего пола, точное количество которых Халифа никак не мог запомнить, ибо время от времени оно менялось.

Солнце перешло высшую точку, и тени принялись расти, из чего Халифа понял, что пришло время зухра. Повернувшись лицом к Каабе, Халифа совершил молитву, сделав положенное количество ракаатов, и даже один сверх положенного.

Дальше следовало ожидать асра — предвечерней молитвы, время которой наступит, едва тень от Халифы в два раза превысит рост самого Халифы.

Но вот что делать, если магрибинец не появится, Халифа пока не знал.

А он не появлялся, а тень росла, и мысли о потраченных динарах тускнели, вместе с уходящим днем.