Песнь теней

Рассказы стали распространяться из города в город – истории о том, как кого-то обнаружили тут, кого-то повстречали там. Свежие пироги исчезали в мгновение ока, стоило их выложить на подоконник, чтобы остудить; запасы зерна целиком пропадали, животные на фермах жалобно кричали. Не было и двух схожих описаний призраков: одни говорили, что это мальчики-призраки, другие настаивали на том, что это волчата, которые ходят на задних лапах. Пожилые люди, пережившие много зим, говорили о кобольдах и духах, интриганах и ворах. Паучьи пальцы и черные, как спинки жуков, глаза.

Гоблины.

Несмотря на столь разные показания, во всех рассказах присутствовала одна неизменная деталь: кем бы ни были эти волки-призраки, там, где они ступали, расцветали красные маки.

«Невозможно, – говорили философы. – Это противоречит законам природы».

Но не заметить этого было нельзя.

Все началось в коровниках и конюшнях сельских фермеров. Распахнутые двери, следы в грязи и навозе, испуганное блеяние и мычание, отпечатки тел на сене. Первый фермер, увидевший призраков, проснулся до рассвета, чтобы подоить корову, и увидел, как из коровника выскользнули две тени. Думая, что это воры, он погнался за ними, но они исчезли с последними остатками звездного света, не оставив после себя никаких следов, кроме горсти алых маков.

Это потянулось от фермы к ферме, из города в город: маки начали прорастать в самых необычных местах – на сеновале, между булыжниками на мостовой, вокруг коньков крыши. Каждое появление цветка сопровождалось жутким рассказом о призрачных фигурах и страшных ночных злодеяниях. Запертые кладовые, из которых исчезали запасы копченого мяса на полгода. Мебель, полностью переставленная, без единого звука в кромешной темноте. Гнетущий шикающий звук, звук голых веток, трущихся друг о друга на ветру.

По мере того как маки стали простираться все дальше на юг и на запад, описания злоумышленников становились все более схожими.

«Мальчишки, – соглашались все. – Два мальчика-призрака».

Их всегда было двое, по крайней мере, так говорилось в рассказах. Один выше, другой ниже, один черный как ночь, другой белый как снег. Кто-то утверждал, что это духи двух детей, убитых родителями для жертвоприношения в пользу хорошего урожая, другие говорили, что это вовсе не люди, а подменыши, сбежавшие из царства фей и ищущие свой дом.

По мере того как дни становились длиннее, а ночи – теплее, маков стало появляться все меньше. Легенды о цветах менялись в зависимости от местности, и теперь в удаленных деревнях говорили одно, а в процветающих городах – другое.

«Не мертвые мальчики, – говорили люди. – Живые».

Двое детей, один старше, другой младше. Сироты. У одного волосы чернее сажи, у другого зрачки бледные, как вода. Загнанный вид, исхудавшие лица, глубоко запавшие глаза. Никто не знал, откуда они пришли, поскольку они не говорили на языке, который был бы понятен жителям.

«Отведите их в аббатство, – сказали люди. – Монахи разберутся».

Образованные братья аббатства были учеными, философами, музыкантами и художниками родом со всего света. Действительно, хормейстер владел их языком и понял, что мальчики в поисках безопасного места прошли долгий путь. Но чего хормейстер не понял, так это того, что с мальчиками он общался не на человеческом языке, а на языке музыки.

«Добро пожаловать, дети, – сказал хормейстер. – Отдыхайте и располагайтесь, поскольку теперь вы в руках Господа. Рука Провидения привела вас к нашему порогу».

Vlček шел по лесным волчьим тропам к монастырю, но на самом деле его влекли к себе звуки пения на воскресных службах. Мальчик не знал слов для обозначения мелодии, гармонии или контрапункта, но он хотел их узнать. В моменты редкого отдыха, когда их дыхание замедлялось после бега, и они укладывались спать, Махье слушал, как Vlček в лесу сам себе напевает колыбельные. Только в эти моменты Махье вообще слышал, как мальчик-волчонок использует свой голос, и тогда Верный Махье раз и навсегда решил, что будет учиться музыке, чтобы общаться со своим другом.

Когда хормейстер спросил у мальчиков, как их зовут, ответил только один.

– Я Махье, – произнес старший.

Монах взглянул на младшего ребенка.

– А как зовут его?

Vlček ничего не ответил, только смотрел на хормейстера своим пронзительным, тревожным взглядом разноцветных глаз.

– Он… он еще не называл мне своего имени, – сказал Махье. Глаза Vlček потеплели, и по его лицу пробежала тень улыбки.

– Это дитя умеет говорить?

Мальчики переглянулись.

– Да, – сказал Махье. – На языке деревьев, птиц и лесных тварей.

– Но говорит ли он на языке Человека?

Махье не ответил.

– Тогда будем звать его Себастьяном, – постановил хормейстер. – Это наш покровитель, святой, исцеливший немую Зою Римскую. Возможно, такое же чудо произойдет и с этим ребенком.

Vlček оскалился.

Позднее в тот же вечер, когда монах привел мальчиков в их новое жилище, Махье повернулся и прошептал в темноте мальчику-волчонку: