Песни Гипериона

Вот уже девять дней брели странники по Травяному морю. Позади остались Призрачные руины и грозные крысы-пауки. Впереди поджидали Туманные горы. Там у них было важное дело. По ночам Добби отвязывал со спины огромную котомку и раскидывал шелковый шатер. Синий, похожий на зонтик купол украшали замысловатые оранжевые узоры. Джернисавьен нравилось слушать, как шуршит на ветру необозримое море и шелестит легкая ткань палатки.

Костер приходилось разжигать очень осторожно — ведь от одной случайной искры трава могла моментально вспыхнуть, и тогда им грозила бы неминуемая гибель.

По вечерам Рауль охотился с луком и обычно возвращался в лагерь с обмякшей тушей какого-нибудь травоядного в руках. Путешественники готовили ужин, а потом тихо беседовали или слушали, как Добби играет на странном ветряном инструменте, найденном в Человечьих руинах. После наступления темноты чародей показывал им созвездия — Лебедя, Лук Меллама, Хрустальную Небесную Лодку, Малую Лиру. А Рауль рассказывал древние предания, которые уже шесть поколений передавались от отца к сыну воинами из клана кентавров, — предания о храбрости и самопожертвовании.

Однажды вечером, когда звезды ярко сияли на ночном небе, они аккуратно затушили костер, и Джернисавьен вдруг спросила тоненьким, едва слышным голоском, который почти заглушали вздохи ветра в высокой траве:

— Каковы наши шансы найти портал?

— Мы не знаем, — спокойно и твердо ответил Рауль. — Нужно идти на юг и делать все, что в наших силах, — это единственное, что мы можем.

— Но что, если Маги доберутся туда раньше нас? — упорствовала золотисто-коричневая неокошка.

— Не надо, — вмешался Добби. — Моя бабушка говорила, что после наступления темноты не стоит поминать всуе чешуйчатых тварей.

Утром они позавтракали, не разводя костер, сверились с волшебной иглой на компасе Добби и снова пустились в путь. Солнце уже почти добралось до зенита. И вдруг Рауль замер и указал на восток.

— Смотрите!

Чтобы хоть что-то увидеть, Джернисавьен пришлось уцепиться за гриву кентавра и встать в полный рост на его широкой спине. Паруса! В лазурном небе трепетали туго натянутые белые паруса. А под ними скрипел двадцатифутовыми деревянными колесами огромный корабль.

И он приближался!

Страшно некрасивый и неуютный класс переделали из складского помещения, и на стенах до сих пор чернели длинные царапины и отметины, оставшиеся от коробок и железных футляров с картами.

И в классе, и в самой школе трудно было найти что-либо живописное: старое здание мало чем напоминало ностальгические иллюстрации Нормана Рокуэлла.[129] На потолки кое-как налепили звукоизоляционную плитку, отчего они сразу сделались ниже, а верхней трети окон вообще как не бывало. Сверху на серых железных штырях торчали длинные трубки ламп дневного света. Полы, когда-то гладкие и лакированные, теперь потрескались, и, сняв в дождливый день промокшие кроссовки и оставшись босиком, ученики рисковали нахватать заноз себе в стопы.

Когда-то давно в классе стояли в три ряда старые деревянные парты, которые вели свою историю еще из прошлого столетия, а теперь туда втиснули двадцать восемь современных серо-розовых пластиковых столов. На кривых исписанных крышках были вырезаны разные надписи, а уродливые металлические ножки царапали и без того донельзя ободранный пол. Если кто-то из учеников клал на парту карандаш, тот немедленно скатывался вниз, а когда ребенок поднимал крышку, чтобы достать книгу, раздавался жуткий металлический скрежет, а тетрадки неизбежно падали на пол.

Высокие кривые окна не открывались. В минувшем сентябре, когда стояла жара под тридцать, а на площадке перед школой плавился асфальт, в классе, освежаемом лишь редким дуновением ветерка с улицы, почти невозможно было находиться.

Огромная трещина рассекала надвое крошечную четырехфутовую доску. Кеннан как-то очень удачно показал на ней, как выглядит разлом Сан-Андреас. В свой самый первый день он обнаружил, что в классе нет ни мела, ни линейки, ни глобуса, ни книжных полок, а есть только одна губка для доски, одна карта (да и та времен Первой мировой) и часы, навеки замершие на двадцати трех минутах второго. Кеннан подал заявку на новые настенные часы третьего сентября, а повесили их только в январе. И конечно, они были не новыми и периодически останавливались, так что пришлось купить дешевый будильник. Теперь он громко тикал на учительском столе и иногда звонил в конце какой-нибудь контрольной или урока самостоятельного чтения. Перед рождественскими каникулами будильник зазвонил ровно в два, возвестив о начале часовой новогодней вечеринки. В других классах на праздник выделили только двадцать минут, и директор после этого отчитал Кеннана за нарушение правил. Но зато этот случай подтвердил бродившие по школе слухи: учиться в классе мистера Кеннана действительно здорово.