Песни и стихи. Том 2

Как злобный клоун, он менял личины

И бил поддых, внезапно, без причины.

И улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой,

И я немел от боли и бессилья,

И лишь шептал: «Спасибо, что живой».

Я суеверен был, искал приметы,

Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...

Я даже порывался в кабинеты

И зарекался: больше никогда!

Вокруг меня кликуши голосили:

В Париж катает, словно мы в Тюмень!..

Пора такого выгнать из России!..

Давно пора... Видать, начальству лень.

Судачили про дачу и зарплату:

Мол, денег прорва — по ночам кую...

Я всё отдам! — берите без доплаты

Трёхкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока, похлопав по плечу,

Мои друзья — известные поэты:

Не стоит рифмовать «кричу-торчу».

И лопнула во мне терпенья жила,

И я со смертью перешёл на «ты».

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен:

Коль призовут — отвечу на вопрос.

Я до секунд всю жизнь свою измерил

И, худо-бедно, а тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято —

Я понял это все-таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята,

Мне выбора, по счастью, не дано!

ДУРАЦКИЙ СОН...

Дурацкий сон, как кистенём, избил нещадно,

Невнятно выглядел я в нём — и неприглядно.

Во сне я лгал, и предавал, и льстил легко я,

А я и не подозревал в себе такое.

Ещё сжимал я в кулаки и бил с натугой,

Но мягкой кистию руки, а не упругой.

Тускнело сновиденье, но опять являлось.

Смыкались веки, и оно возобновлялось.

Я не шагал, а семенил на ровном брусе,

Ни разу ногу не сменил — трусил и трусил.

Я перед сильным лебезил, пред злобным — гнулся,

И сам себе я мерзок был, но не проснулся.

Да это бред! Я свой же стон слыхал сквозь дрёму,

Но это мне приснился он, а не другому.

Очнулся я и разобрал обрывок стона,

И с болью веки разодрал, но облегчённо.

И сон повис на потолке и распластался,

Сон в руку ли? И вот в руке вопрос остался.

Я вымыл руки — он в спине холодной дрожью.

Что было правдою во сне, что было ложью?

Коль это сновиденье — мне ещё везенье,

Но если было мне во сне ясновиденье?

Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!

Но вспомню — и всего меня перекорёжет.

А вдруг — в костёр?! И нет во мне шагнуть к костру сил.

Мне будет стыдно, как во сне, в котором струсил.

Иль скажут мне: «Пой в унисон, жми, что есть духу!..»

И я пойму: вот это сон, который в руку.

МЕНЯ ОПЯТЬ УДАРИЛО В ОЗНОБ...

Меня опять ударило в озноб,

Грохочет сердце, словно в бочке камень,

Во мне сидит мохнатый, злобный жлоб,

С мозолистыми, цепкими руками.

Когда мою заметив маяту

Друзья бормочут: «Снова загуляет»...

Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу,

Он кислород вместо меня глотает!

Он не двойник и не второе «я»,

Все объясненья выглядят дурацки,

Он плоть и кровь, дурная кровь моя,

Такое не приснится и Стругацким.

Он ждёт, когда закончу свой виток,

Моей рукой переведёт он строчку,

И стану я рассчётлив и жесток,

И честь продам — гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу,

Пусть жизнь уходит, угасает, тает,

Но я себе мгновенья не прощу,

Когда меня он вдруг одолевает.

И я собрал ещё остаток сил,

Теперь его не выведет Кривая,

Я в глотку, в вены яд себе вгоню,

Пусть жрёт, пусть сдохнет, я — перехитрил!

ПЕСНЯ О СУДЬБЕ

Куда ни втисну душу я,

Куда себя ни дену,

За мною пёс — Судьба моя —

Беспомощно больна.

Я гнал её каменьями,

Но жмётся пёс к колену,

Глядит, глаза навыкате

И с языка — слюна.

Морока мне с нею,

Я оком тускнею,

Я ликом грустнею

И чревом урчу.

Нутром коченею,

А горлом немею

И жить не умею,

И петь не хочу.

Должно быть, старею.

Пойти к палачу?

Пусть вздёрнет на рею,

А я заплачу!

Я зарекался столько раз,

Что на Судьбу я плюну,

Но жаль её, голодную,—

Ласкается, дрожит.

Я стал тогда из жалости

Подкармливать Фортуну:

Она, когда насытится,—

Всегда подолгу спит.

Тогда я гуляю,

Петляю, вихляю,

Я ваньку валяю,

И небо копчу.

Но пса охраняю,

Сам вою, сам лаю,

О чём пожелаю,

Когда захочу.

Нет, не постарею.

Пойду к палачу —

Пусть вздёрнет скорее,

А я приплачу!

Бывают дни, я голову

В такое пекло всуну,

Что и Судьба попятится,

Испуганно бледна.

Я как-то влил стакан вина

Для храбрости в Фортуну,

С тех пор ни дня без стакан^,

Ещё ворчит она:

Закуски — ни корки!

Мол, я бы в Нью-Йорке

Ходила бы в норке,

Носила б парчу...

Я ноги в опорки,

Судьбу — на закорки,

И в гору, и с горки

Пьянчугу влачу.

Когда постарею,

Пойду к палачу —

Пусть вздёрнет на рею,

А я заплачу!

Однажды пере-перелил

Судьбе я ненароком.

Пошла, родимая вразнос

И изменила лик.

Хамила, безобразила

И обернулась сроком,

И сзади прыгнув на меня,

Схватила за кадык.

Мне тяжко под нею,

Гляди, я синею,

Уже сатанею,

Кричу на бегу:

Не надо за шею,

Не надо за шею,—

Не надо за шею —

Я петь не смогу!

Судьбу, коль сумею,

Снесу палачу —

Пусть вздёрнет на рею,

А я заплачу!

УПРЯМО Я СТРЕМЛЮСЬ КО ДНУ...

Упрямо я стремлюсь ко дну,

Дыханье рвётся, давит уши.

Зачем иду на глубину?

Чем плохо было мне на суше?

Там на земле — и стол и дом,

Там — я и пел и надрывался...

И плавал всё же, хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Земные страсти под луной

В обыденной линяют жиже,

А я вплываю в мир иной,

Тем невозвратнее, чем ниже.

Дышу я непривычно ртом.

Среда бурлит — плевать на среду!