Читаем Песни и стихи. Том 2 полностью

Песни и стихи. Том 2

— Зачем тебе это здесь? У нас же всё есть… Пропадёт! — сказал ему я.

— Пусть. Красиво. — ответил Володя, мимоходом что-то переложил, съел персик прямо с кожурой, и мы вышли.

Ташкент ему нравился.

Юрка, — спросил он меня однажды, — что такое «булды»? Я заинтересовался причиной вопроса.

— Понимаешь, — продолжал Володя, — внизу, во дворе гостиницы под моим балконом стоял огромный котёл. Возле него хлопотало много, много узбеков. Вдруг вышел один, видимо, самый главный узбек и сказал «булды»! Все узбеки встрепенулись, кинулись к котлу и утащили его… Что такое «булды»?

— «Хватит», — перевёл я с узбекского. — Это значит, что плов поспел.

После этого много раз Володя, считая, что дело закончено, весело отмечал его восклицанием «Булды!».

Вообще он запоминал всё поразительно быстро и поразительно точно.

Володя очень любил, когда я рассказывал смешные байки о моей работе художником в Азии и часто в присутствии своих многочисленных и разнообразных друзей просил меня их повторить.

Истории забывались, кое-что я в них менял, кое-что добавлял из других «баек». Честно говоря, я и сам не помнил точно, как было на самом деле.

— Не так! — говорил Володя и с удивительно точным акцентом и даже с моими интонациями рассказывал «байку» идеально точно, только много лучше, чем автор…

Самым тяжёлым в тот приезд были ночи.

Володя почти не спал. Он много рассказывал, читал свои стихи. Великолепные стихотворные повести о своих путешествиях (где они?!). И пел!

Мне приходилось в Ташкенте рано вставать, надо было пораньше ложиться, но это было невозможно. Иногда я не выдерживал и уходил, а Володя оставался с моей восторженно выдержавшей полумесячные ночные бдения женой и друзьями и пел…

Боже! Как я ей теперь завидую.

Во второй приезд в Ташкент Володя выглядел очень усталым…

Это была предпоследняя встреча.

Но, слава Богу, много… очень много воспоминаний…

Наша дружба длилась почти двадцать лет.

В последний раз мы встретились у него дома в Москве.

Моя жена Таня, которую он очень любил и спас однажды от смерти, я, Володя, его мать, Нина Максимовна, смотрели по телевизору вторую серию «Место встречи изменить нельзя».

Фильм Володе нравился.

Я завидовал режиссёру Говорухину, снимавшему этот фильм.

Потом был страшный телефонный звонок в Одессу… Его никто не спас…

М.Швейцер:
ТОТ САМЫЙ ДОН ГУАН

Приступая к работе над «Маленькими трагедиями» Пушкина, я решил, что Дон Гуана должен играть Высоцкий. Не буду говорить об этом сейчас сколь-нибудь подробно, но мне кажется, что Дон-Гуан — Высоцкий — это тот самый Дон Гуан, который и был написан Пушкиным. Для меня был важен весь комплекс человеческих качеств Высоцкого, которые должны были предстать и выразиться в этом пушкинском образе. И мне казалось, что всё, чем владеет Высоцкий как человек, всё это есть свойства пушкинского Дон Гуана. Он поэт, и он мужчина. Я имею ввиду его, Высоцкого, бесстрашие и непоколебимость, умение и желание взглянуть опасности в лицо, его огромную, собранную в пружину волю человеческую — это всё в нём было. И в иные минуты или даже в этапы жизни из него это являлось и направлялось как сталь шпаги. Хотя на первый взгляд, в более или менее заштампованном представлении, Дон Гуан это — ну…. Боярский — вроде бы лучше не бывает. Или, чуть постарше, — Лановой. Хорошие артисты, слов нет. Янковский Олег, замечательный актёр, — казалось бы, почему не он? Но чтоб получить нужную, искомую правду личности, нужен актёр с личными качествами, соответствующими личным качествам Дон Гуана, каким он мне представлялся. Понимаете, пушкинские герои живут «бездны мрачной на краю» и находят «неизъяснимы наслажденья» существовать в виду грозящей им гибели. Дон Гуан из их числа. И Высоцкий — человек из их числа. Объяснение таких людей я вижу у того же Пушкина:

Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — БЕССМЕРТЬЯ, может быть, залог!

То есть, для этой работы, для этой роли колебаний никаких не было. Высоцкий был предназначен для неё ещё тогда, когда мы впервые собирались эту вещь поставить — в 72 году, лет за 6–7 до этого фильма.

Да! Не могу не отметить ещё одной его черты, очень мне, как режиссёру, дорогой, — его внимания к работе, его доверия к общему нашему делу. Понимаете, полное отсутствие такого, что ли, нахрапистого критицизма, этого умения бездарности с порога начать разговаривать и говорить только себя. Эту черту Высоцкого я бы назвал так: талант быть Соавтором.

А закончить я хотел бы словами Державина, которые Пушкин предпослал в «Египетских ночах» Импровизатору: «Я царь, я раб, я червь, я Бог». Мне кажется, что верность этой, если хотите, формулы Гения подтверждается всем развитием русского национального гения, русского национального искусства — от Пушкина и до Высоцкого.