Песни мертвого сновидца. Тератограф

Последовала ссора, и хладнокровие отца обернулось нечеловеческой яростью. Он подчинил сына причудливыми угрозами, не имевшими аналогов в языке привычной злобы. Примолкнув, мальчик повернулся к тетке, похоже надеясь найти утешение. Эта женщина с бледными щеками и запавшими глазами коснулась пальцем его плеча и притянула к себе, словно его тело было воздушным шаром, невесомым и игрушечным. Они стали общаться низким шепотом, используя личную форму обращения, намекавшую на длительную и немыслимую преданность, существовавшую между ними.

Явно возбужденная этой сценой, вперед выступила дочь и использовала ту же форму обращения, словно призывая признать меня. Ее мать неожиданно выдавила из себя один-единственный слог. Как она назвала ребенка, можно представить, лишь держа в уме образ самых жестоких дегенератов человеческого мира. Язык Дювалей же нес в себе диссонансные обертоны совсем другого измерения. Каждое выражение было оперой беззакония, хором диких анафем, шипящим псалмом зловонной похоти.

— Я не стану таким, как вы, — я думал, что кричу на них.

Но звук моего голоса уже так походил на их речь, что слова имели противоположное значение. Семья неожиданно прекратила препираться. Моя вспышка сплотила их. Каждый рот, усеянный неровными зубами, словно деревенское кладбище, переполненное побитыми надгробиями, открылся и улыбнулся. Выражение их лиц кое-что сказало о моем собственном. Они видели растущий голод, их взгляд проникал в пыльные катакомбы моего горла, которое уже кричало о помазании кровавой пищей. Они знали о моей слабости.

Да, они могут остаться в доме. (Голоден.)

Да, я могу скрыть исчезновение тети Т. и слуг, ибо я — богатый человек и знаю, что могут купить деньги. (Пожалуйста, семья моя, я так голоден.)

Да, они получат убежище в моем доме на столько, на сколько пожелают, а значит, надолго. (Прошу, я голоден до самой своей сути.)

Да, да, да. Я согласен на все. Я обо всем позабочусь. (До самой сути!)

Но сначала я попросил, ради всего святого, отпустить меня в ночь.

Ночь, ночь, ночь, ночь. Ночь, ночь, ночь…

* * *

Теперь сумерки — это тревога, что пробуждает и зовет на пир. И то драгоценное влияние, которое они оказывали на меня в былом полусуществовании, почти исчезло, тогда как перспектива вечной жизни в вечной смерти соблазняет меня все больше. Тем не менее сердцем я желаю удачи тем, кто сможет положить конец моему сомнительному бессмертию. Я еще не столь отдалился от того, чем был, чтобы не приветствовать свою гибель. Пока обескровливания для меня лишь нужда, а не страсть. Но я знаю: все изменится. Когда-то я был отпрыском старой семьи из старой страны, теперь же в моих венах течет новая кровь, и страна моя находится вне времени. Меня воскресили из апатии, и теперь моя жизнь — свирепое выживание. Теперь я не могу уйти в пространство плывущих закатов, ибо я должен идти, влекомый жаждой испить свежую кровь из тьмы.

Ночь за ночью, ночь за ночью.

Проблемы доктора Тосса (перевод Г. Шокина)

Когда Альб Индис впервые услышал имя доктора Тосса, его не на шутку встревожила неспособность разыскать того, кто его произнес. Поначалу казалось, что имя это поминают два разных голоса, существующих только в его голове, — поминают часто, как если бы оно было краеугольным камнем какого-то ожесточенного спора. Потом Альб списал все на старое радио, работающее у соседей, — у него своего приемника не было. Но в конце концов он понял, что имя произносит хриплый голос где-то на улице, аккурат под его окном, прорезанным в стене неподалеку от изножья кровати. Проведя ночь вполне привычным образом — прошатавшись по квартире и просидев полночи без сна в мягком кресле у помянутого окна, — в самый разгар дня он все еще был облачен в серую пижаму. На его коленях покоился альбом для рисования — листы бумаги в нем были кипенно-белыми и плотными. На прикроватном столике, на расстоянии вытянутой руки, стояла чернильница, а в пальцах Альба была плотно зажата блестящая черная ручка с серебристым колпачком. Совсем недавно его занимал процесс перерисовки окна и кресла, начатый в один из безрадостных бессонных часов минувшей ночи, но потом он услышал, пусть только краем уха, доносящийся с улицы говор.