Песни мертвого сновидца. Тератограф

Не совсем один, разумеется. Вскоре это стало очевидным, когда мой сумеречный мозг окунулся в непроглядную тьму. Со мной в зале было еще пять черных фигур, они висели на стенах и вскоре потекли вниз. Одна из них отделилась от поверхности и направилась ко мне — невесомая масса, на ощупь показавшаяся холодной, когда я попытался отодвинуть ее прочь, но моя рука прошла сквозь это создание. Спустилось еще одно, отлепившись от дверного косяка. Третье оставило белую звезду на обоях, где прицепилось, как слизняк, когда спрыгнуло, присоединяясь к остальным. А потом подоспели другие, спустились с потолка, накинулись на меня, пока я пытался отбиться от них, взмахивая руками. Я выбежал из зала, но твари окружили меня. Они гнали меня к какой-то цели, а я ринулся по коридорам и вверх по лестнице. Потом забежал в маленькую комнату, душный угол, где я не был уже много лет. Цветные животные озорничали на стенах: голубые медведи и желтые кролики. Миниатюрную мебель покрывали сероватые простыни. Я спрятался под небольшой колыбелью с решетками из слоновой кости. Но они нашли меня.

Ими двигал не голод — они уже насытились. Их не обуяла убийственная жажда крови, ибо они действовали осторожно и методично. Это было воссоединение семьи, сентиментальная встреча. Теперь я понял, почему Дювали могли себе позволить жить sans préjugé. Они были хуже меня, ублюдка, гибрида, мулата душ: не теплокровный человек, но и не кровососущий дьявол. Они же — пришедшие из Экса на карте — были чистокровными представителями семьи.

И они высушили мое тело досуха.

IV

Когда я очнулся, все еще стояла тьма, а в горле словно застыл комок пыли. Я чувствовал странную сухость, которой не испытывал прежде. И появилось новое ощущение: голод. Во мне словно открылась бездонная пропасть, огромная пустота, которую нужно было заполнить — затопить океанами крови. Теперь я стал одним из них, переродился, обрел ненасытную жизнь нежити. Стал тем, кого презирал в своем желании избегнуть существования в смерти и жизни, — еще одним зверем с сотней желаний. Болезненный и прожорливый, я присоединился к обществу живых мертвецов, превратился в ничтожного участника худшего, что есть в обоих мирах. Кладбищенский Андрэ — общительный труп.

Их было пятеро — они отворили пять источников в моем теле. Но, когда я проснулся во мраке, раны почти затянулись благодаря чудесным живительным способностям мертвецов. Верхний этаж захватили тени, и я отправился к свету, идущему с лестницы. Свисающая лампа в зале освещала резные перила наверху, к которым я подошел, выйдя из тьмы, и это зрелище разожгло во мне ужасную боль, которой я не знал прежде: чувство потери — только я не мог сказать, чего конкретно, словно мне еще только предстояло ее пережить.

Спускаясь по лестнице, я увидел, что они ждут меня, неподвижно стоят на черных и белых квадратах холла. Отец — король, мать — ферзь, сын — конь, дочка — маленькая черная пешка, а сварливая девственница — слон, стоящий позади всех. И теперь они захватили мой дом, мой замок, чтобы дополнить фигуры на своей стороне. На моей же не было ничего.

— Дьяволы! — закричал я, схватив перила лестницы. — Дьяволы, — повторил я.

Но на мой всплеск эмоций они отреагировали лишь ужасающей невозмутимостью.

— Diables, — крикнул я снова на их отвратительном языке.

Но, как только они стали переговариваться между собой, я понял, что французский — не их подлинное наречие. Я закрыл уши, стараясь приглушить их голоса. Они беседовали на собственном языке, который прекрасно подходил для мертвых связок. Слова походили на бездыханные, бесформенные хрипы, рождавшиеся где-то в глубине глотки, — пересохшее дребезжание в преддверии мавзолея, безводные вздохи и сухое клокотание были их диалектом. Эти скрежещущие интонации особенно пугали, так как раздавались из ртов существ, обладавших человеческой формой. Но самое худшее ждало меня впереди. Я осознал, что прекрасно понимаю, о чем они говорят.

Мальчик выступил вперед, указывая на меня, но глядя назад и говоря с отцом. По мнению этого виноглазого и розовогубого юнца, я должен был встретить тот же конец, что постиг тетю Т. С властной нетерпеливостью отец сказал сыну, что я буду служить проводником в этой странной новой земле, аборигеном, который убережет семью от неприятностей, что часто выпадают на долю иностранцам. К тому же, заключил он, я — член семьи. Юноша взъярился и выкашлял невероятно грязную характеристику своего родителя. Что конкретно он сказал, может быть передано лишь на этом странном, хриплом диалекте, но слово подразумевало чувства и отношения такой природы, что было непостижимо вне мира, который отражало со столь отвратительным совершенством. Дискуссия о грехе, которую вели в аду.