Песни мертвых соловьев

– А ты, Кол, не много ли на себя берешь? То по пустякам с ножом кидаешься, теперь вот из-за мерзкой твари готов человека мочкануть. И не какого-нибудь человека, а нашего доброго друга Гейгера, – сделал он ударение на слове «нашего». – Как-то не по-людски оно, не по-нашему. У тебя не возникает ощущения, что ты тут лишний?

– Возникает, – я поднялся, сверлимый настороженными взглядами, и скрутил подстилку. – Пойдем, Красавчик, нам здесь не рады.

– Вали-вали, – осмелел Сиплый.

– Ты куда? – вмешался до того хранивший молчание капитан. – Что за херня опять? Куда собрался, спрашиваю?

– Подальше от этой публики. Места много. Вон там переночую, за стеночкой, в компании молчаливых друзей.

– А завтра что делать думаешь?

– Утром видно будет.

– Пшено-то оставь.

– Это вряд ли, – предположил я, и тут же за спиной, со стороны Балагана, щелкнула застежка. – Не надо, дружище, не успеешь.

– Остынь, – дал Ткач голодному пулеметчику мудрый совет, после чего крикнул мне вдогонку: – Зря ты это, Кол! Так в команде дела не делаются.

Делаются, не делаются – вопрос дискуссионный, а жрать хочется всем и всегда.

Я чуток потеснил квартирантов, расчистив от костей место у стены, рядом с небольшим закутком, на случай, если граната в гости заглянет, привязал Красавчика к рюкзаку, раскатал лежанку, перекусил оставшимся мясом, запихивая его под приподнятый респиратор, и отправился на боковую. Но отдохнуть как следует мне не дали.

– Вон она!

– Да куда ж ты лупишь?!

– Ушла, зараза!

– Там смотри! Тормоз, бля!

– Сам без рук, что ли?!

– Уебок.

– Хавальник прикрой!

– Вон побежала!

И так полночи. Сначала они пытались зашибить крысу, швыряя в нее черепами, но те быстро закончились, а попросить у меня – невольного узурпатора ценных в быту останков – видно, гордость не позволила. Хотя я бы все равно отказал, уж больно шумные. Израсходовав все «боеприпасы», горе-дератизаторы взялись за лопаты. Однако замочить прыткого грызуна в ближнем бою тоже не удалось. После чего в ход пошел «ПБ». Я насчитал семь выстрелов и восемнадцать матюков. В два часа ночи ко мне в апартаменты заглянул делегированный товарищами Сиплый и, борясь с отвращением к самому себе, попросил пшена:

– Кол, дай пшена. Пожалуйста.

Ах, что за чудесные звуки. Слушал бы и слушал.

– Кол. Хорош притворяться. Ты же не спишь. Дай, пожалуйста, пшена. Чего ломаешься, как девица красная? Ну, повздорили. Ты вспылил, я, может, лишнего взболтнул. Что ж теперь?.. Кол. Слушай, я ведь уже… Дьявол. Ладно. Извини. Доволен?

В принципе да, но могло быть и проникновеннее. Попробуй еще разок.

– Нет, серьезно, Кол, извини. Я был не прав. Ну? Мир?

– Они тебя пытали?

– Народ с утра не жрамши, голодный и злой.

– Злой? А должен быть раскаивающимся. Не похоже, что ты говоришь от их имени.

– Так дашь пшена или нет?

– Пусть вначале построятся и хором пропоют: «Дяденька, прости засранцев».

– Не перегибай.

– Да шучу-шучу, – я достал вожделенную банку и передал в цепкие руки Сиплого. – Мою порцию не забудь принести.

Перегибать с голодными злыми людьми действительно не стоит. Чем громче урчание желудка, тем тише глас разума – проверено опытным путем. На самом деле люди сильно переоценивают свое «разумное начало». Оно хрупкое и капризное. Для его бесперебойного функционирования требуется как минимум регулярное питание, здоровый сон, отсутствие жесткого психологического и физического давления. А вот «животному началу» этого не требуется. Ему вообще ничего не требуется. Оно самодостаточно, ибо естественно. Животное, несомненно, является основой человеческой сущности, а разумное – лишь внешней оболочкой. Маленькая небрежность, трещинка в скорлупе, и процесс пошел – зверь, почуяв слабину, рвется наружу, стремится покинуть тесное узилище. Если вовремя не залатать прореху, он добьется своего. И не важно, о ком речь – прожженном головорезе или поповой дочке. Зверь сидит в каждом. Отличается лишь структура скорлупы. Чем больше на ней рубцов, тем она эластичнее. Трещинка за трещинкой разумное все крепче срастается с животным. Битый судьбою ветеран никогда не потеряет самообладания, как его ни прессуй. Он будет рвать глотки и ломать хребты, сохраняя достоинство, после чего оботрет руки и попросит закурить. А вот мирный обыватель – весельчак и добрый сосед – быстро лишится человеческого облика. Его девственно гладкая скорлупа, отвердевающая год за годом в тепличных условиях, просто рассыплется, а вылупившийся зверь проживет недолго, ведь он впервые вышел наружу.

Скоро потянуло дымом. Затребованную порцию Сиплый принес, поставил котелок на пол и молча удалился.

Отлично. Будет чем позавтракать, если только у товарищей снова не проснется тяга к экспроприации.

Я накрыл оставшуюся на дне котелка кашу миской и лег спать.