Песни на «ребрах»: Высоцкий, Северный, Пресли и другие

Что только не приносили мы в класс на занятия! Если накануне где-нибудь был обворован склад, награбленное непременно тащилось в школу для реализации. Бывало, архаровцы отправлялись в загородные «экспедиции» за оружием, оставшимся после войны в несметном количестве, тогда в класс несли и пистолеты, и автоматы, и кое-что покрупнее. Весь этот арсенал шел на вооружение многочисленных банд, коими зачастую верховодили отцы или старшие братья моих школьных товарищей. Большинство из «папаш» уже отсидели, другим это лишь предстояло. Блатные нравы были сильны в Питере конца 1940-х.

Одна из давних лагерных традиций того времени — завести специальную тетрадку для записи песен. Каких? Это была пестрая смесь из старинного каторжанского творчества, хулиганских и воровских куплетов, переделанных эстрадных композиций и всяких нэпманских штучек. Вот такая «тетрадочка», сшитая суровыми нитками из нескольких, попалась мне однажды на глаза. Видимо, кто-то из «второгодников» утренней смены оставил ее в парте. Открыл я ее, и словно сама Блатная Романтика слетела на меня с засаленных страниц. Замелькали вперемешку салонные джентльмены и бродяги, старинные разбойники, гуляки, купцы, хулиганы, чекисты и уголовники…

Лагерные тетради и студенческие песенники 1950-х годов из моей коллекции

Имел ключи, имел отмычки,
Имел он финское перо
И не боялся драки-стычки:
Убить, зарезать — хоть бы что…

Или:

В стране далекой Юга,
Там, где не злится вьюга,
Жил-был красавец,
Джон Грей-испанец…

Не с этих ли песен пошло мое увлечение музыкой?

Пластинки-«заики»

Начинал я, как и большинство моих сверстников, с собирания довоенных пластинок с записями полузабытых танго, фокстротов и уанстепов[2]. Я так полюбил эту музыку, что, не жалея времени, часами обходил ларьки сборщиков утильсырья в поисках какой-нибудь старой пластинки, которой еще не было в моей коллекции. Когда что-нибудь находилось, я с радостью платил за каждый неизвестный мне экземпляр рубль, сэкономленный на школьных завтраках, и бежал домой слушать. Однажды утильщик предложил мне несколько странных пластинок, которые накануне кто-то сдал ему на вес как вторсырье для нужд промышленности. На пластинках не было этикеток — их заменяли бумажные кружочки, на которых чернилами от руки было написано: «П. Лещенко. Бедное сердце мамы. Танго» и стояла чернильная прямоугольная надпечатка «Прессовочный цех № 7» или «Вертинский. Чужие города. Танго» — и опять такая же надпечатка. Несмотря на сильно потертый вид, я купил пластинки и, придя домой, с душевным трепетом поставил их на диск патефона. У меня были причины для волнения. Я давно уже слыхал об этих певцах, а ноты Вертинского даже хранились в нашей семье, но слышать сами песни мне еще не приходилось.

Пластинки были в очень плохом состоянии, но, хотя музыка с трудом различалась сквозь шипение и треск, песни произвели на меня неизгладимое впечатление. Что это были за записи? Откуда они взялись? Где можно было достать еще что-нибудь в этом духе? На все эти вопросы никто не мог дать вразумительного ответа. Наконец один из приятелей посоветовал съездить на Лиговскую барахолку, где, как известно, собирались взрослые коллекционеры. Ленинградская толкучка справедливо считалась крупнейшей в стране.

С трудом я разыскал коллекционеров, державших в руках альбомы и коробки с пластинками. Когда я показал им свои недавние приобретения, нашлось сразу несколько охотников объяснить мне их происхождение. Они их называли как-то странно — «заики». Почему?! Мои пластинки хоть и стучали и шумели на все лады, но вовсе не заикались. Мне со снисходительными улыбками, но терпеливо объяснили, что дело вовсе не в качестве пластинки, а в ее происхождении. И я наконец узнал, что пластинки эти якобы изготовлялись в Советском Союзе полулегальным способом в артели под руководством некоего Заикина — от его фамилии и произошло название.

Впоследствии я выяснил, что Владимир Заикин возглавлял Ленинградскую экспериментальную фабрику грампластинок. В 1939 году, после того как Прибалтика вошла в состав СССР, он с мандатом полномочного представителя был командирован в Ригу с инспекцией на заводы фирмы грамзаписи «Беллакорд», которая во времена «буржуазной» Латвии выпустила множество пластинок белоэмигрантских певцов: Александра Вертинского, Петра Лещенко, Константина Сокольского, Юрия Морфесси, Мии Побер и многих других менее известных, но не менее интересных. Все найденные матрицы ответственный товарищ привез в Ленинград, где на вверенной ему фабрике стал изготовлять спецтиражи с запрещенными песнями для партийных бонз. Диски с серебристыми этикетками и фабричным шрифтом предназначались для «слуг народа». Пластинки попадали в семьи номенклатуры, откуда через друзей и знакомых шли в народ.