Позже, в начале 70-х годов, услышанные на кассетах концерты Аркадия Северного по каким-то схожим признакам я тоже посчитал эмигрантскими. Там был оркестр, скрипочка, байки, гости, разговоры. Что-то из Вертинского, и аргентинское танго в веселой одесской интерпретации, и потрясающая институтка — фея из бара, и старый добрый Йозеф, а также множество настоящих так называемых блатных, но в общем-то со вкусом подобранных песенок. И звучало всё это, на мой неопытный слух, явно не по-советски: мерещился эмигрантский Париж, Сан-Франциско с его притонами, может быть, Шанхай или Буэнос-Айрес. Однако очень быстро прояснилось, что концерты его записаны не за рубежом, а где-то рядом, и сам король Аркаша вовсе не из Шанхая, а трудится тут же, под боком, в городе Ленина. О том, кто стоит за этими записями, никто из моих знакомых, правда, не имел понятия. Я к тому времени пытался делать свою музыку, рвался сочинять и петь баллады, ориентировался на Запад. В Финляндии, куда приехал в 1983 году, из меня полезли своеобразные иронические и веселые, безыдейные, весьма далекие от «Битлз» или «Прокол Харум», песенки, навеянные оставленной в прошлом несуразной, но по-своему богатой бытом, людьми жизни в СССР. Появилось их около сорока. Писал стишки на работе, когда было свободное время. Приходил домой, брал гитару и лепил на слова музыку. Смешно получалось только с простыми мелодиями, поэтому я не изощрялся в композиции, не сочинял, а брал всё, что можно, из воздуха. Впрочем, позже снова стали появляться баллады. Без всякого опыта, «на глазок», с перегрузками и прочими ошибками, я по вечерам стал записывать свое творчество на кассеты. Позже к песенкам и балладам добавились еще и романсы, и я стал под настроение делать всё, что нравится,
— простое, сложное, грустное и веселое. Так продолжаю и по сей день.В середине 80-х в Финляндии у меня уже начала складываться какая-то карьера, были записи на радио и телевидении, выступления, авторские гонорары. Пока финны знали только Пугачеву, Леонтьева, Ротару и Бичевскую, мне жилось просто. Из финских русских тогда был популярен Виктор Клименко. Так продолжалось до развала СССР. Потом начались другие времена. Пропала программа «Мелодии из Советского Союза». В Финляндию приехали тысячи русскоязычных переселенцев. Обедневшие знаменитости из СССР стали приезжать на заработки, давали концерты, малобюджетные спектакли или просто трепались, сидя на стуле перед зрителями. Я на фоне этой волны тут же затерялся.
В начале 1987 года мой приятель Витя Древицкий привез из Америки визитную карточку президента нью-йоркской эмигрантской фирмы «Кисмет Рекордз», и я рискнул позвонить ему самому — Рудольфу Соловьеву. Он охотно согласился прослушать мои песенки. Потом мы пару раз разговаривали по телефону, он похвалил мой шарманный стиль, и мы договорились об издании пластинки в США на «Кисмете». Наверно, я был в восторге от этой перспективы, и меня даже не смутило то, что половину проекта все-таки надо было оплатить самому. Тогда это было для меня дороговато. Рудольф предложил список песен. Я беспрекословно согласился, хотя не был в восторге от того, что диск начинается с песенки про часового, которому нельзя было нарушать устав и отправлять естественные надобности на посту у знамени.
К сожалению, билетов на самолет Хельсинки — Нью-Йорк для работы в Америке на студии фирмы «Кисмет Рекордз», где меня поджидали бы первоклассные музыканты и сидящий за огромным микшером звукорежиссер, Соловьев не обещал, а просто сказал, что нужны хорошие записи. Позже я получил по почте первый в своей жизни договор на издание диска, отпечатанный по-русски на машинке. Кстати, в письмах промелькнул и творческий псевдоним Рудольфа — Рувим Рублев.
После долгих мытарств в студии пленка была отправлена в Нью-Йорк, и деньги переведены на счет фирмы «Кисмет Рекордз». Наступил период нервного ожидания и затишья. Начинало мерещиться, что все это блеф, денежки тю-тю, пластинки не жди. Почему-то до Соловьева было не дозвониться. К тому времени я уже успел от знакомых узнать, как выглядит лавочка и место, где занимается пропагандой и торговлей русской музыки некто Рудольф Соловьев. Я постепенно понял, что такое эмигрантская среда в Америке и как там под тенью небоскребов непросто выжить мелкой чужеродной фирме. Наконец, к моему облегчению, связь как-то восстановилась. Оказалось, всё оставалось в силе. Неожиданно выяснилось, что Рудольф должен посетить Ленинград, где у него были дела на «Мелодии». Тогда уже началась горбачевская «оттепель», «железный занавес» проржавел до дыр, открылись новые возможности для сотрудничества. Соловьев планировал заехать в Хельсинки и даже остановиться у меня. Выглядел Рудольф иначе, чем я представлял по голосу из телефонной трубки: рост невысокий, очки, возраст выше среднего, на вид добрый, спокойный и какой-то чуть насмешливо-невозмутимый. С собой у него была большая сумка через плечо, набитая черно-белыми дисками — продукцией фирмы. Их он вез в Ленинград. Мы общались, обедали, выпивали. Позже ходили в нашу сауну, пили чай. У гостя пару раз вываливалось одно стекло из оправы очков и падало в чашку. Он доставал его ложечкой, обтирал салфеткой и вставлял на место.
Потом мы сидели с гитарой. Я пел новые песни. Рудольф тоже брался за гитару и пел что-то свое — то ли лирическое, то ли блатное. Постепенно за разговорами мне открылись и неожиданные подробности творческой истории Аркадия Северного, записи его концертов и роли во всем этом Рудольфа Соловьева. Тут только, к своему удивлению, я понял, с кем имею дело! Показывая фото своей однокомнатной квартиры с большим камином, которую снимал в хорошем районе, он рассказывал, что живет в данный момент один и питается скромно, иной раз готовит себе суп на несколько дней, что жизнь особо не балует. Но всё-таки фирма работала, диски издавались и, наверно, продавались. «Кисмет» был на плаву, и уже не один год. Мы обсуждали и издание моего диска. Соловьев показал мне эскизы картинки для будущей пластинки «Трамвайный вальс» — какие-то черно-белые карикатуры на темы песен. Восторга этот дизайн у меня не вызвал, но я условий не ставил, принимал то, что дают.
На обратном пути Рудольф снова посетил наш дом. У него помимо каких-то вещей и пластинок (кажется, уже не своих, а фирмы «Мелодия») была с собой бас-гитара советского производства. Сказал, что пригодится и за нее можно получить сто долларов. Я удивился, что ради такой суммы нужно было возиться, таскать за собой из страны в страну этот длинный и неудобный предмет. На прощание кто-то по нашей просьбе запечатлел всех нас троих на мой фотоаппарат-мыльницу.
До лета я не торопил развитие событий. Рудольф Соловьев опять пропал на время. Потом я его поймал наконец. Он оправдывал задержку каким-то пожаром. Рассказывал, что небоскреб пылал, как факел, и что-то там сгорело — то ли мои диски, то ли обложки, то ли что-то еще важное, и каким-то образом это задержало выход альбома. В результате в конце лета 1988 года я получил по почте посылку с пачкой черных дисков.
На них я не увидел даже обещанных карикатур. Бумага, правда, была ничего, плотная. В центре конверта с той и с другой стороны по образу и подобию грампластинок фирмы «Мелодия» зияла круглая дыра, чтобы можно было прочитать название и список песен прямо с круглой, неряшливо напечатанной этикетки. Названия некоторых песен были изменены то ли по ошибке, то ли с какой-то определенной целью. Фотография на фоне трамвая была едва различима. Но, как говорят, во всем этом и заключается некий эмигрантский шарм и своего рода ценность. Бывшие подпольщики и на Западе сохраняли свой стиль.
При прослушивании пластинок хотелось многое исправить, переделать, переписать. В результате, обобщив свое впечатление от звучания и внешнего вида пластинки, я решил отказаться от остальной причитающейся мне части тиража: что бы я с этим количеством пластинок делал? Дарить такие диски знакомым финнам не хотелось. Они бы этого не поняли. В общем, ощущения были противоречивыми. Но всё-таки это был мой собственный альбом, и я понимал, что диски теперь лежат где-то на полках лавочки «Кисмета», кто-то их видит и даже покупает.
С Рудольфом Соловьевым мы поддерживали еще некоторое время связь. Я хорошо к нему относился и, несмотря ни на что, никаких претензий не предъявлял. Как страничка моей личной истории это было важное, интересное и полезное событие. Сейчас я делаю и другую музыку, но иногда запрыгиваю на ходу в старый знакомый трамвай. Еду и вспоминаю первый свой диск «Трамвайный вальс» — наше с Рудольфом Соловьевым совместное творение.
