Песни русских бардов. Серия 4

На высшем небе счастья.

Если рыщут за твоею непокорной головой…

Если рыщут за твоею непокорной головой,

Чтоб петлей худую шею сделать более худой,

Нет надежнее приюта, — скройся в лес, не пропадешь,

Если продан ты кому-то с потрохами ни за грош.

Бедняки и бедолаги, презирая жизнь слуги,

И бездомные бродяги, у кого одни долги,

Все, кто загнан, неприкаян

В этот вольный лес бегут,

Потому что здесь хозяин —

Славный парень Робин Гуд.

Здесь с полслова понимают, не боятся острых слов,

Здесь с почетом принимают оторви-сорви-голов,

И скрываются до срока даже рыцари в лесах.

Кто без страха и упрека, тот всегда не при деньгах.

Знают все оленьи тропы, словно линии руки,

В прошлом слуги и холопы, ныне — вольные стрелки.

Здесь того, кто все теряет, защитят и сберегут.

По лесной стране гуляет славный парень Робин Гуд.

И живут да поживают всем запретам вопреки,

И ничуть не унывают эти вольные стрелки.

Спят, укрывшись звездным небом, мох под ребра подложив,

Им, какой бы холод не был, — жив, и славно, если жив.

Но вздыхают от разлуки, — где-то дома клок земли,

Да поглаживают луки, чтоб в бою не подвели.

И стрелков не сыщешь лучше.

Что же завтра? Где их ждут?

Скажет первый в мире, лучший,

Славный парень Робин Гуд.

Когда вода всемирного потопа…

Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пекла уходящего потока

На сушу тихо выбралась любовь

И растворилась в воздухе до срока

Над грешною землей материков,

И чудаки — еще такие есть —

Вдыхают полной грудью эту смесь,

И ни наград не ждут, ни наказанья,

И, думая, что дышат просто так,

Они внезапно попадают в такт

Такого же неровного дыханья.

Только чувству» словно кораблю,

Долго оставаться на плаву,

Прежде чем узнать, что я люблю —

То же, что дышу или живу.

И вдоволь будет странствий и скитаний,

Страна любви — великая страна,

И с рьцарей своих для испытаний

Все строже станет спрашивать она:

Потребует разлук и расстояний,

Лишит покоя, отдыха и сна.

Но вспять безумцев не поворотить,

Они уже согласны заплатить

Любой ценой — и жизнью бы рискнули —

Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить

Волшебную, невидимую нить,

Которую меж ними протянули.

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал,

Потому что если не любил, —

Значит и не жил и не дышал.

Но многих захлебнувшихся любовью

Не докричишься, сколько не зови.

Им счет ведут молва и пустословье,

Но этот счет замешан на крови.

А мы поставим свечи в изголовье

Погибших от невиданной любви.

Их голосам всегда сливаться в такт,

И душам их дано бродить в цветах,

И вечностью дышать в одно дыханье,

И встретиться со вздохом на устах

На хрупких переправах и мостах,

На узких перекрестках мирозданья.

Я поля влюбленным постелю,

Пусть поют во сне и наяву.

Я дышу и значит я люблю,

Я люблю и значит я живу.

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, помеха…

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, помеха,

На кручах таких, на какие никто не проник, никто не проник,

Жило-поживало веселое горное, горное эхо,

Оно отзывалось на крик, человеческий крик.

Когда одиночество комом подкатит под горло, под горло,

И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет, в обрыв упадет,

Крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно,

Усилит и бережно в руки своих донесет.

Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья, и зелья,

Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, топот и храп,

Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье,

И эхо связали, и в рот ему сунули кляп.

Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха, потеха,

И эхо достали, но звука никто не слыхал, никто не слыхал,

К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо,

И брызнули слезы, как камни, из раненных скал.

И брызнули слезы, как камни, из раненных скал.

Всю войну под завязку я все к дому тянулся…

Всю войну под завязку я все к дому тянулся

И, хотя горячился, воевал делово,

Ну, а он торопился, как-то раз не пригнулся

И в войне взад-вперед обернулся за два года всего ничего.

Не слыхать его пульса с сорок третьей весны,

Ну, а я окунулся в довоенные сны

И гляжу я, дурея, но дышу тяжело,

Он был лучше добрее, добрее, добрее, добрее, ну, а мне повезло.

Я за пазухой не жил, не пил с Господом чая,

Я ни в тыл не стремился, ни судьбе под подол,

Но мне женщины молча намекали, встречая, —

Если б ты там навеки остался, может, мой бы обратно пришел.

Для меня не загадка их печальный вопрос,

Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось,

Мне ответ подвернулся, — Извините, что цел.

Я случайно вернулся, вернулся, вернулся, ну, а ваш не сумел.

Он кричал напоследок, в самолете сгорая, —

Ты живи, ты дотянешь, — доносилось сквозь гул.

Мы летали под Богом, возле самого рая,

Он поднялся чуть выше и сел там, ну, а я до земли дотянул.

Встретил летчика сухо райский аэродром,

Он садился на брюхо, но не ползал на нем,

Он уснул не проснулся, он запел не допел…

Так что я вот вернулся, глядите, вернулся, ну, а он не сумел.

Я кругом и навечно виноват перед теми,

С кем сегодня встречаться я почел бы за честь.

Но хотя мы живыми до конца долетели,