Песни русских бардов. Серия 4

Заря долгожданного дня?

Кого там везут? — Грибоеда.

Кого отпевают? — Меня!

Вьюга снегу на крыльцо намела…

Вьюга снегу на крыльцо намела,

Глупый ворон прилетел под окно

И выкаркивает мне номера

Телефонов, что умолкли давно.

Словно встретились во мгле полюса,

Прозвенели над огнем топоры.

Оживают в тишине голоса

Телефонов довоенной поры.

И внезапно обретая черты,

Шепелявит в телефон шепоток:

Пять-тринадцать-сорок-три? Это ты?

Ровно в восемь приходи на каток.

Пляшут галочьи следы на снегу,

Ветер ставнями стучит на бегу, —

Ровно в восемь я прийти не могу,

Да и в девять я прийти не могу.

Ты напрасно в телефон не дыши,

На заброшенном катке не души.

И давно уже свои бегаши

Я старьевщику отдал за гроши.

И совсем я говорю не с тобой,

А с надменной телефонной судьбой.

Я приказываю, — Дайте отбой!

Умоляю, поскорее отбой!

Но печально из ночной темноты,

Как надежда, и упрек, и итог, —

Пять-тринадцать-сорок-три? Это ты?

Ровно в восемь приходи на каток.

Опыт ностальгии

Когда перееэжали через Неву, Пушкин шутливо спросил: "Уж не в крепость ли ты меня, братец, везешь?" "Нет, — ответил Данзас, — просто через крепость на Черную речку самая близкая дорога".

Записано В.А.Жуковским

То было в прошлом феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Б. Пастернак

Мурка не ходи, там сыч
На подушке выпит,
Мурка серый не мурлычь,
Бабушка услышит.

А.Ахматова

Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,

Ни границы над сердцем моим не вольны, ни года.

Так зачем же я вдруг при одной только мысли шалею,

Что уже никогда, никогда, Боже мой, никогда.

Подожди, подожди, успокойся, а что никогда?

Широт заполярных метели,

Тарханы, Владимир, Ирпень.

Как много мы не доглядели,

Не поздно ль казниться теперь?

Мы с каждым мгновеньем бессильней,

Хоть наша вина не вина…

Над блочно-панельной Россией,

Как лагерный номер, луна.

Обкомы, горкомы, райкомы,

В подтеках снегов и дождей.

В их окнах, как бельма трахомы,

Давно никому не знакомы,

Безликие лики вождей.

В их залах прокуренных волки

Пинают людей, как собак,

А после те самые волки

Усядутся в черные "волги",

Закурят вирджинский табак.

И дач государственных охра

Укроет посадских светил,

И будет мордастая ВОХРА

Следить, чтоб никто не следил.

И в баньке, натопленной жарко,

Запляшет косматая чудь…

Ужель тебе этого жалко?

Ни капли не жалко, ничуть.

Я не вспомню, клянусь, я и первые годы не вспомню,

Севастопольский берег, младенчества зыбкая быль.

И таинственный спуск в Херсонесскую каменоломню,

И на детской матроске Эллады певучая пыль.

Я не вспомню, клянусь! Ну а что же я вспомню?

А что же я вспомню? Усмешку

На гадком чиновном лице,

Мою неуклюжую спешку

И жалкую ярость в конце.

Я в грусть по березкам не верю,

Разлуку слезами не мерь.

И надо ли эту потерю

Приписывать к счету потерь?

Как в каменный век, онемело

Стоим мы на том рубеже,

Где тело как будто не тело,

Где слово не только не дело,

Но даже не слово уже!

Идут мимо нас поколенья,

Проходят и машут рукой.

Презренье, презренье, презренье

Дано нам, как новое зренье

И пропуск в грядущий покой.

А кони, крылатые кони,

Что рвутся с гранитных торцов,

Разбойничий посвист погони,

Игрушечный звон бубенцов.

А святки, а прядь полушалка,

Что жарко спадает на грудь…

Ужель тебе этого жалко?

Не очень, а впрочем, чуть-чуть.

Но тает февральская свечка,

Но спят на подушке сычи,

Но есть еще Черная речка,

Но есть еще Черная речка…

Не надо об этом! Молчи!