Поэтому в глазах народов Северного предела Великая генетическая трансформация в том виде, в котором она была сформирована безумной Цивилизацией 1.3, являлась прямой дорогой к недвижимости духа. Увлечённость коррекцией телесности, её доработкой или тотальным изменением виделась заполярцам как абсолютный Норхой, то есть грех, уводящий от человеческой сущности.
Вот как писал об этом сам Инойк: «Бум телесного совершенства показался начальным и безобиднейшим следствием Генетической революции. Улицы южных и предсеверных городов заполняли существа, более похожие на олимпийских богов, нежели чем на людней. Но это было только первое впечатление. Приобретённая за деньги, иногда за последние деньги, идеальная телесность не скрывала и даже подчёркивала никчемность товара. Стеклянный взгляд прекрасных мужчин и женщин скользил по иным телам без какого-либо осмысления и эмоций. Средства, потраченные на тотальное изменение внешнего, оборачивали в статику всё, что заполняло человека. Забота о теле, как о единственном свидетельстве достижений его владельца, сводила на нет любые усилия духа. В нашу жизнь вошла первая колонна революционеров – бездумные манекены с гипертрофированным позывом к самопрезентации. Кого эти уроды могли породить далее?..»[21]
XII
Здесь, как и в приводимых ранее фрагментах, в качестве иллюстрации разработанности темы, автор скрыто цитирует одного из авторов Срединного Поздневековья. В частности, приводит строку малоизвестного поэта Си-Рин, который, несмотря на предполагаемое жёлтоморское происхождение, проживал в упомянутый период на Североамериканском континенте, где и была написана его поэма «Бледный Ше».
Рефлексию в отношении смерти Инойк Загор не случайно выделил в отдельный стих. На фоне начинающейся Революции смерть приобрела вид обыденности, которую замечают слишком поздно. Все технологические ухищрения, призванные удлинить жизнь, были девальвированы в течение нескольких месяцев. Людни, бежавшие от смерти с помощью медикогенетических процедур, как и все прочие, умирали на улицах от случайной пули, были растоптаны толпой, да мало ли по каким причинам они гибли наравне со всеми… Однако, смерть от этого не стала пониматься как-то иначе – человек по прежнему панически боялся её или впадал в апатию в случае опасности, но никак не желал увидеть, что же несёт прекращение существования в бренной оболочке. Ужас перед «неблизким путём» и «дальним адом» закрывал глаза многих перед возможностью освоения реальности иным способом[22]
.XIII
В этих строках Инойк фиксирует наше внимание на том, что при отсутствии понимания личностью своей доли как существа над-земного приближает человека к животному, бредущему установленный срок без осознания предназначения. В таком состоянии не имеет значения количество прожитых лет, не важно чем ты занимаешься. Это всё равно, что блуждать по бескрайним заполярским тундрам склонив голову, не пытаясь увидеть горизонт. Ты проходишь огромное расстояние, даже не замечая этого, торосы и сполохи, весеннее солнце и шквал с моря – всё это живёт вне существа, занятого поглощением ягеля. Естественно, что возможность смерти как неотъемлемой данности отсутствует в мировосприятии такого создания. Также просматривается очевидная тревога автора в отношении того, что порог Смерти как возможность перехода не рассматривается большинством людней, утративших религиозные чувства и не пришедших к тому, что заполярские Учителя называли обретением тела Ангойяны, а Загор – субиндивидуальным переносом в транспространство.