Песни/Танцы

На Разъезжей мы сворачиваем в сторону центра. Проходим несколько кварталов, начинается Петербург Достоевского. Даже в двадцать первом веке этот район сохранил в себе дух и колорит эпохи, запечатленной в произведениях великого писателя, свидетелем которой он был. Дворы-колодцы, перенаселенные коммунальные квартиры, полные сумасшедших старух, иногородних студентов, алкоголиков и мигрантов. Лишь первые этажи зданий заняты магазинами и местами – офисами. В моем сознании этот район упорно ассоциируется с самоубийством.

Сворачиваем в переулок, проходим мимо нескольких облупившихся зданий и полуразрушенной будки. Прямо по курсу нечто среднее между столовой, кафе и рюмочной, вобравшее в себя, пожалуй, худшие черты каждого из этих заведений. Олег предлагает зайти, я не отказываюсь.

Внутри то же, что и снаружи, заведение целиком и полностью вписывается в атмосферу Петербурга униженных и оскорбленных. Приятно ощущать, что твои ожидания совпали с реальностью. За столиками расположились колоритные личности, покрытые налетом чего-то преступного и авантюрного. Это могут быть с равным успехом воры-карманники или же профессора одного из близлежащих институтов.

Меню заведения не отличается изысканностью, но от него ее и не ждут, надо полагать. По крайней мере, я не разочарован, Олег тоже. Берем себе по тарелке макарон с сыром и овощной салат. Я киваю в сторону алкогольного меню, Олег морщится:

– Что-то я не хочу пить.

– Завязал что ли?

– Вроде того. Надоело.

Его можно понять. Алкоголь – такая же привычка, как и каждодневная скучная работа, а после определенной черты – он может стать еще более скучной работой, чем та, к которой мы привыкли. Мы ищем в нем забвения, а он делает дыры в нас. Поэтому иногда просто необходимы паузы.

– Тогда предлагаю сок.

– Поддерживаю.

Берем по стакану яблочного сока, садимся за свободный столик у окна. По соседству выпивают местные завсегдатаи, как я себе их представляю. Мужчины с потемневшими лицами, неопределенного возраста неопрятные женщины. Все – с залегшими под глазами тенями. Испытавшее разочарование. Много-много лет назад. И уже навсегда.

– Чего это ты решил завязать?

– Алкоголь в последнее время не приносит мне радости, а без нее – зачем он нужен?

– Да уж. В последнее время вообще ничто не приносит радости.

– Радость – последняя искра детства…

Я делаю глоток сока.

– Значит, детство закончилось?

– Я бы сказал так: оно умерло.

– Детство умерло, да здравствует детство! – провозглашаю я тост, мы стукаемся стаканами с соком.

За соседними столиками звучат свои тосты, там пьют за что-то более трансцендентное и метафизическое. Пожалуй, детство этих людей не умерло, оно забилось в какой-то темный паутинный угол, и теперь они пытаются его там заспиртовать.

– Может, мы умерли вместе с детством? – спрашиваю я.

– Да почти наверняка. Только эти, – Олег кивает на людей вокруг, – все еще живы. Они как зомби.

– Они и есть зомби, судя по их виду.

– Тем более.

В чем нельзя разочароваться – так это в том, от чего ты ничего и не ждал, не возлагал никаких надежд… в смерти, например.

– Как считаешь, в чем призвание человека?

– Это сложный вопрос…

– Любой вопрос сложный.

– Наверное, делать то, что тебе нравится, жить так, как хочешь…

– У тебя это получается?

Олег изгибает бровь.

– Частично.

– Вот у меня совсем не получается. Хотя года два назад я был бы рад и тому, что есть… Выходит, я не нашел своего призвания?

– Не знаю. Может, так, а, может, и не так. Ты бы не заморачивался сильно…

– Я и не заморачиваюсь, просто констатирую факт. Все мы хотим быть теми, кем никогда не станем, а становимся по итогу теми, кем не хотели бы быть ни при каких раскладах…

– И?..

– …и привыкаем к этому. В конечном счете, даже роли последних неудачников или мерзавцев начинают нам нравиться. За неимением лучшего, конечно.

Чем больше слов – тем меньше смысла. Что говорить, когда жизнь катится в пропасть, а ты и рад этому? Я замолкаю.

Мы молча поглощаем макароны с засохшим на них сыром. И макароны, и сыр почти безвкусны. Возможно, это даже к лучшему. Особенно, если учесть, где их готовили.

За соседним столиком происходит какое-то движение, затем со стола грохает посуда – кажется тарелка, раздается звон, и куча осколков разлетается по покрытому керамической плиткой полу. Слышится ругань, хриплые утробные голоса жителей подземелья.

Женщина за прилавком, которая продала нам макароны и которая тут за администратора и официанта одновременно, прикрикивает:

– Будете бить посуду, вышвырну на улицу!

В ответ ей звучит заискивающий голос:

– Мариночка, прости. Мы сейчас все уберем.

После этого из-за стола выползает сухонький мужичок и нетвердой походкой движется к прилавку. Там его уже ждут метла и совок, которые ему тянет женщина за прилавком по имени Марина. Тихо матерясь, мужичок убирает осколки. Кажется, на всех остальных посетителей заведения эта картина не производит ровным счетом никакого впечатления.

– До мордобоя не дошло – и слава богу, – говорит Олег.

– Думаю, бить друг другу морды им уже наскучило.

– Скорее всего.

Отставляем пустые тарелки и допиваем сок.