Песни улетающих лун

— Властью? А Ворка Алесь Василич, он у нас в лесу с Блажевичем партизанил. Он сейчас должен быть дома… — Тасевичу, как видно, не хотелось оставлять волнующую тему, и он, не делая паузы, опять перескочил на свое: — Да, странные у нас тут, Яков Львович, дела творятся. Вчера вон Ганка Мацура слышит посреди ночи: стучат в окно. Выглянула она, а там дед какой-то — молчит и только в лицо ей вглядывается. Потом махнул так горько рукой и исчез. Его вчера ночью многие видели. Кое-кто, вроде даже узнал его, — говорят, что это…

Супрон не закончил, потому что Шейнис, не собираясь дальше слушать его брехню, шагал уже к дому Алеся Ворки.

Поднявшись на крыльцо Воркиного дома, Яков постучал в дверь.

Из дома не отзывались.

Шейнис стукнул погромче; спустившись с крыльца, побарабанил в окно. Он собирался уже уходить, когда в доме послышался шум шагов.

— Кого там черти носят, мать вашу разтак и разэтак? — сонным голосом спросил из-за дверей Алесь Ворка. Яков не отзывался, и голос Алеся зазвучал злее: — Кто там, я спрашиваю!

Наконец, дверь отворилась, и из хаты высунулась рыжая всклокоченная голова.

— Вам кого?! — и вдруг тон Ворки решительно переменился. — Товарищ Шейнис, Яков Львович, извиняйте, не узнал вас… Сколько лет, сколько зим! Входите, входите!

Яков вошел в хату; резкий запах спирта тут же шибанул ему в нос. Алесь стоял всклокоченный и небритый, с опухшими веками и сонным вмятинами под глазами. Через какое-то время Шейнис заметил, что на месте левой руки у Ворки — обрубок.

— Давно прибыли, Яков Львович? — запинаясь, спросил Алесь. — Мда… а я тут не один как бы… Но это мы в минуту поправим. Сейчас я и на стол соображу что-нибудь…

— Успокойся, — поморщился Шейнис. В голосе Ворки он различил с тоскою те же нотки, что и у Супрона Тасевича: жалостливые. — Где Малюго? Он мне нужен.

— А, это конечно, это всегда пожалуйста. Он у меня в сельсовете заперт. Ключи вот висят… Черт, где ключи-то? Мда, ключи… Поля! — позвал он громко. — Ключи от правления не видела?

— Вот они. — Дверь из комнаты приоткрылась, и оттуда наполовину высунулась голая бабенка со связкой ключей в руке. — Здрасьте, — даже не удостоив Якова взглядом, поздоровалась она небрежно и нагло и, сунув Алесю связку, спокойно закрыла за собой дверь.

— Ить, курва бесстыжая, — с притворным осуждением покачал головой Алесь. В пьяных глазах его, впрочем, мелькнула веселая искорка.

Он сунул ключи в карман; ловко орудуя правой рукой и обрубком, заправил в штаны рубаху, снял с гвоздя в стене фартоватый городской пиджачок.

— Идемте, Яков Львович, — сказал он, выходя на крыльцо. — Будет вам сейчас ваш Малюго.

— Да уж, — с напускным оживлением заговорил Ворка, как только они спустились с крыльца. — Берегли мы для вас Степку. Всю войну его за собой таскали. Он даже бежать не пытался, такой трусливый. Всё ваше приказание выполняли.

Шейнис, глядя себе под ноги, заметил своим обычным угрюмым тоном:

— Я ничего не приказывал.

— Как же? — изумился Алесь. — А Блажевич нам говорил: Яков Львович, если Малюго ему не доставите, семь шкур с каждого спустит.

— Я ничего не приказывал, — повторил Шейнис. — Что Блажевич был в партизанах, я и услышал-то недавно.

Ворка остановился; потер лоб ладонью.

— Вот так дела… Погодите. А семью вашу зачем же Сергей пытался… — Он оборвал резко; помолчав немного, тихо добавил: — Значит, это он по своему почину…

Они, уже молча, подошли к сельсовету. В коридоре Ворка снял тяжелый замок, закрывавший одну из комнат, открыл обитую жестью дверь.

Маленький человек вскочил со скамейки, испуганно уставился на вошедших. Лицо его перекосилось и мертвенно побелело: Степка узнал Якова Шейниса.

— Ну, Степан Игнатыч, — объявил Ворка, опуская глаза и пытаясь придать голосу подобающую суровость. — Вот ты и дождался.

— Всё, давай ключи и иди.

Ворка, виновато взглянув на Шейниса, протянул ему связку; беспомощно хлопнув себя по штанине, вышел из комнаты.

Ветер на улице подействовал на него расслабляюще: губы его задрожали, он забормотал что-то себе под нос — и потом вдруг заплакал почти по-детски: даже не пытаясь сдерживать слезы. Так, всхлипывая, как маленький, вытирая кулаком щеки и нос, он и добрел до дома, где ждали его еще не начатый штоф горилки, казан вареной картошки, остатки домашнего хлеба и наглые кошачьи глаза щедрой на ласки Полины.

4

Они молча стояли друг перед другом: широкоплечий брюнет-генерал и маленький человек с бледным и изможденным лицом.

Степка дрожал всем телом.

А в глазах Якова неожиданно потемнело, с потолка крупными хлопьями посыпался снег, спину обжег холодом ветер, — и вот уже вместо исчезнувшего Малюго по комнате поплыли безлюдные улицы странного города, глядящий с жадным вниманием старик в роговых очках и лежащий на красном от крови снегу труп …

Глава четвертая. Дррох, или блокадные сны Якова Шейниса

1

Первой же зимой в поселение магорда вошел голод.