Песни улетающих лун

— Яков Львович, — голос Клычкова в трубке был трезв и тревожен. — Извините, я кажется разбудил вас. Но у нас тут такое стряслось…

— Что там еще? — спросил Шейнис, ощущая каждое слово Клычкова, как удар молотка по уже расколотому от невыносимого гудения черепу.

— Профессор наш вчера ночью сбежал, — ответил Клычков, и голос его от волнения дрогнул.

— Как сбежал? — рявкнул в трубку, все еще туго соображая, Яков. — Слепенев, что там, с ума спятил?

— Слепнев убит, Яков Львович.

Шейнис прибыл как раз в тот момент, когда санитары вынесли из подъезда накрытые простыней носилки. Он подошел ближе; жестом приказав санитарам остановиться, приподнял простыню.

Первое, что он увидел, была страшная страдальческая гримаса, застывшая на мертвом лице Валентина Слепнева. Стеклянные вытаращенные глаза — никто даже не позаботился опустить покойнику веки — глядели с ужасом в одну точку, рот был открыт широко в последнем, умолкнувшем навсегда крике. Черная распухшая шея была перерезана напрочь.

Изможденные, с худющими лицами санитары с трудом держали в руках носилки. Шейнис, опустив простыню, жестом разрешил им идти, сам же по гулким неосвещенным ступеням двинулся на четвертый этаж.

— Здравствуй, Яша, — Клычков с испуганным видом возник на пороге, излишне крепко пожал Шейнису руку. Суетясь, помог снять и повесил шинель; мимо заваленной объедками комнаты провел в просторную кухню.

На кухне он торопливо заговорил, то бросая на Шейниса жалкие взгляды, то по привычке опять отводя глаза:

— Такие дела, Яшенька. Я так подозреваю, что Валька просто уснул за столом, вот ему старикашка шею мечом и проткнул, даже пистолетом его не воспользовался. Ну и драпанул он с этим мечом — видно, дорогая хрень. Куда бежал? Зачем? Ничего, замерзнет, жрать захочется, сам сдастся. А мои ребята город прочесывают. — Клычков умоляюще посмотрел на Якова и тут же снова опустил голову. — Яша, я хотел бы вот о чем тебя попросить. В такую минуту, конечно, нехорошо об этом…

— Успокойся, ничего с тобой не будет, — презрительно усмехнулся Шейнис. — Я уже звонил Тарееву, предупредил.

— Тарееву? — глаза Клычкова сделались большими. — Ты меня пугаешь! И что?

— Да ничего, посмеялся. Никуда он не денется, твой немец.

Клычков сразу помолодел.

— Ну, Яша, спасибо, гора с плеч. — Он снова засуетился, выставляя на стол остатки вареной картошки и хлеба. — А теперь мы с тобой должны в обязательном порядке опохмелиться. Да-да! — закричал он, увидев на лице Шейниса недовольную мину. — Через “не хочу”!

В это время на полке затарахтел перетащенный из комнаты телефон.

— Это наверняка Хабибулин, насчет профессора. — Клычков схватил трубку. — Алло!

Он слушал, и лицо его, и без того овальное, как у лошади, вытягивалось все больше и больше.

— Понятно… — поговорил он наконец и тихо положил трубку. Отупело глядя перед собой, подошел к столу; Якову показалось, что Клычкова сейчас стошнит.

— Ну вот и профессор нашелся, — сказал тот и залпом опорожнил рюмку. Тут же перекосился, поспешно закусил хлебом. Прожевывая, добавил: — Ну что ж, так и должно было случиться…

— Убили его, что ли? — догадываясь, спросил Шейнис.

— Его, Яков Львович, съели, — ответил Клычков, уже с удовольствием наблюдая за тем, какое впечатление производят его слова.

Серые зрачки Якова сфокусировались на Клычкове; потом начали медленно расширяться.

— Что же ты мне, — спросил он тихо, — шутки шутить вздумал?

Да какие уж тут, Яша, шутки? Ты что, в первый раз слышишь, что в Ленинграде людей жрут? — Глаза Клычкова блестели: видно было, что спирт уже начинал действовать. — А меч пропал, ну и хер с ним, найдется когда-нибудь. Куда бежал, дурак? На что надеялся?

И он протянул Якову до краев полную рюмку.

— Так что, товарищ Шейнис, пейте: это единственный способ не сойти в этом городе с ума.

5

Улица, как и весь город, не освещенная ни единым фонариком, тускло белела снегом; прямо над двухэтажным домом с атлантами торчал только что народившийся полумесяц.

Яков чувствовал, что все больше пьянеет. Он очень плохо знал город и теперь двигался наугад, только примерно представляя себе, в какой стороне должно находиться его временное жилище. С того момента, как он убил Сергея Клычкова, ни один живой человек не повстречался ему на улицах города.

…Они сидели и пили до самой полуночи: Шейнис, как обычно, молчал, а Клычков болтал без умолку, хлопал Якова по плечу и подливал спирт. Потом Шейнис встал и направился к выходу; Клычков шел за ним, чему-то смеялся, кричал, что Яков должен его подождать, что ему надо сходить в сортир и потом он догонит… Шейнис вышел в подъезд, — в голову ему ударила темнота. Он спустился на пару ступенек, намереваясь бежать, когда почувствовал, что Тьма овладела им полностью, что он больше не в силах сопротивляться этой великой силе, — и тогда он, на ходу расстегивая кобуру, вернулся в квартиру. Клычков, шаря рукой по ширинке, как раз выходил из сортира, — прямо в лицо ему уставилось дуло нагана. “Яков Львович…” только и проговорил он с глупой улыбкой…