Глава пятая. Майсы безумного ребе
Степан Малюго еще раз поднял глаза на Шейниса и не нашел в генеральских глазах ничего, что могло бы его обнадежить. Он помолчал, затем опустил взгляд на свои дрожащие пальцы.
Яков, сложив за спиной руки, прохаживался по комнате; мерное постукиванье маятника на стене перекликалось с его шагами.
Собравшись с силами и нервно вздохнув, Степка продолжил свой невеселый рассказ:
— Ну, расстреляли литовцы первую партию, в машину полезли, — и обратно. Только мы, значит, Волчьи Овраги проехали, уже у кладбища были, как на дорогу два человека выскочили, чуть мы их не задавили. Махнули рукой, да к оврагам бросились.
— Что за люди? — Шейнис стоял к Малюго спиной, постукивал пальцами по подоконнику.
— Да я ума не приложу, Яков Львович. У нас я их вроде видел. Но давно, может, в детстве еще… Один — крепкий такой мужик, бородатый, другой — молоденький, может, сын его. Ну, литовцы с машин попрыгали, огонь вдогонку открыли: решили, партизаны чего придумали. Да вроде — тишина, ничего не слышно. Литовцы к Оврагам вернулись, даже окружить их хотели, все партизан боялись, — а там и нет никого, кроме… — Степка с опаскою посмотрел на Шейниса.
— Дальше. — Голос Якова был ровным и тихим; лица же его, одетого мертвой пленкой, Малюго было не разобрать.
— Яков Львович, да я уж как просил не трогать ваших! Ну какой прок с хлопца больного да со старухи? Так они же звери, литовцы-то, и потом пьяные все. А тут еще дочки ваши: женщины как-никак…
При этих словах широкие плечи Якова вздрогнули, как от удара. Он быстро повернулся к Степке лицом, в глазах его блеснул бешеный огонек. Но он тут же овладел собой, и голос его звучал по-прежнему ровно, когда он спрашивал:
— Те люди, из-за которых машина остановилась, куда делись?
— Не знаю я, Яков Львович, — Малюго, жалея мучительно, что сболтнул лишнего, тоже был рад поменять тему. — Вроде бы и убежать-то никуда не могли. Зачем им понадобилось литовцев к Оврагам заманивать? Мне иногда кажется, что не было их. “Как, то есть, не было”? — спросил он за Шейниса, теперь глядящего на него в упор. — Не знаю, как вам даже и объяснить, Яков Львович. Как будто приснились они нам, как будто не люди то были, а бесы…
В это время из часов на стене выпрыгнула кукушка, крикнула громким противным голосом.
Шейнис опять повернулся к окну, Малюго же, мучаясь паузой, снова затараторил:
— Главный их, Йонас, говорит мне, что ж ты, мол, сразу такое место не показал, зачем мы первую партию к черту на кулички везли? Ну вот, остальных евреев они уже в Волчьих Оврагах… А что врут про меня, будто это я посоветовал Розену там…
И тут Яков, больше не сдерживаясь, издал страшный животный рык и, в двух прыжках оказавшись возле Малюго, сгреб Степку в охапку.
На какое-то время они опять встретились: зеленые, круглые от испуга глаза Степана и мутные, горящие неуемной злобой — Якова. Ноздри Шейниса хищно раздулись, коршунячий мясистый нос горбился; на дергающихся губах вскипала пена…
Удар в лицо отшвырнул Малюго к стене. Обтирая спиной побелку, Степка сполз на пол. Он сел на корточки, обеими руками пытался прикрыть голову; Шейнис, обрушивая на него удары хромового сапога, кричал истеричным голосом:
— Я тебе обещаю, сука!! Слышишь?! Своими руками тебя пристрелю в Волчьих Оврагах…
Голос его резко вдруг оборвался. Малюго, съежившись и боясь выглянуть, ожидал новых ударов, но на этот раз страх его был напрасным.
— Нет… — чуть слышно проговорил Шейнис.
Малюго, наконец, выглянул.