Песни в пустоту

У Усова было очень близкое мне видение 90-х годов. К моменту, когда я наткнулся на “Соломенных енотов”, было ясно, что 90-е уже закончились и что это было грандиозное время. И вокруг меня не было языка, который бы говорил об этом времени адекватно. Мне до сих пор кажется, что альбом “Соломенных енотов” “Горбунок” – это самое точное, что вообще об этом времени сказано. Мне кажется политически вредной и неверной трактовка 90-х как времени либеральной свободы – но не вполне правильно и депрессивное представление о том времени, мол, страна лежала в руинах и надо было ее спасать. Я же жил тогда. И у меня не было такого ощущения. А было ощущение чудовищного драйва, частью которого был происходящий распад… В принципе, если ты фанат саморазрушения, то как тебя может не вставить саморазрушение целой страны? И вот Усов пел: “Пусть пшеничные зерна бесцельно гниют на складах, / Пусть глумится зверье, воспитатели в детских садах, / Пусть уходят продукты, народ уподоблен скоту, / Но мы встретимся в шесть часов вечера в девяносто четвертом году”. Что это такое? У нас с одной стороны всякие условные победители из либерального андерграунда 80-х, которые глядят на торгующих в переходах старушек как на поверженных врагов: мы, мол, всю жизнь были против совка, вы над нами смеялись, теперь уж мы посмеемся! А с другой стороны – Дугин, НБП, восхищение “героями октября 93-го”. А тут Усов с его “а когда-то во время октябрьских событий мудаки довели мудаков” и “я не мусор, не жид, даже не фашист и, видит Бог, не демократ” – то есть со своей персональной позицией, антилиберальной, антиельцинской и вместе с тем лишенной все этой псевдопатриотической прохановщины. Мне кажется, дело не в политических взглядах Усова, а в том, что он почувствовал вот эту энергетику 90-х, которая была поверх политики, поверх всего остального. “Соломенные еноты” – это такой слепок с того времени, они зафиксировали вот это чувство абсолютно захватывающего душу восторженного ужаса, в котором ты постоянно находился. Это было – ну, как когда залезаешь в бассейн с очень горячей водой и через минуту чувствуешь, что тебе очень холодно и волосы на теле становятся дыбом.

* * *

Врубившись в панк-рок, Борис Усов сразу начал жить на тех же зашкаливающих скоростях, на каких обычно пишется и играется эта музыка. Существование “Соломенных енотов” и их окружения середины 90-х проще всего было бы описать не словами, но блок-схемой, разрисованной на каком-нибудь изрядного размера ватмане. Старые товарищи не выдерживали усовского темперамента и отходили в сторону – но на их место быстро приходили новые: гитаристка Арина Строганова, жившая с Усовым по соседству и до последнего дня существования “Енотов” отвечавшая в группе за музыку, которая сопровождала стихи лидера, молодой анархист Борис Покидько из дружественного ансамбля “Лисичкин хлеб”, все тот же Константин Мишин. Регулярно тасуя составы, “Еноты” за несколько лет записали с десяток альбомов – от отчаянного и дерзкого “Горбунка” до полусказочной полуакустики “Удивительной почты”. Вокруг группы стали кучковаться проекты друзей и соратников с названиями одно звонче и страннее другого: тот же “Лисичкин хлеб”, “Огонь”, “Ожог”, “Тише пчол” и так далее, и так далее. От “Енотов” стали отпочковываться дополнительные творческие манифестации: шуточная затея “Зверье”, где каждая песня состояла из одной строчки и длилась не дольше полуминуты, “Утро над Вавилоном” с вокалом Арины Строгановой – своего рода женская версия “Соломенных енотов”, школярский девичий панк “Н. О. Ж.”. Несмотря на очень ограниченное хождение записей всех этих почтенных ансамблей, музыка “Енотов” каким-то парадоксальным образом попала в Актюбинск, где свой вариант экзистенциального панка разрабатывала группа “Адаптация”, – и московский клуб любителей панк-рока превратился в международный. Параллельно всему этому бесконечному внутреннему и внешнему угару Усов успевал и издавать журнал “Связь времен”, в котором фиксировалась бурная жизнь его коммуны, и ездить вместе со всем кагалом (благо состав всех групп более-менее пересекался) в подмосковные ДК и казахстанские подпольные клубы. И все это – не изменяя привычному стилю жизни, где не было места ни деньгам, ни трезвости, ни бытовому уюту.

Все это творческое объединение, собранное из людей зачастую диаметрально противоположных взглядов и созданное во многом по образу и подобию сибирского культурного альянса “Гражданской обороны” и “Инструкции по выживанию”, с легкой руки Усова получило название “формейшн” – а участники его, соответственно, звались “формантами”. Конечно, и в этом была своя понятная логика: людям, решившим отбиваться от окружающей реальности, проще держать оборону вместе – да и если музыкантов больше, чем слушателей, вполне естественно способствовать увеличению количества первых, а не последних.

Станислав Ростоцкий