Песни в пустоту

Больше всего не нравится то, что здесь хреново. Лучшее, чем можно заняться в стране, – это сидеть в котельной. Но если здесь посидеть больше одного-двух дней, то еще хреновее становится, а если выйдешь на улицу, еще хреновее – все идет по нарастающей, всё хреновее и хреновее. Каждый поступок ведет к усугублению хреновости. Я так вот и живу. На фоне этого я и пишу. Веселых песен ни одной не написал. Все пронизано этим настроением, этой хреновостью. Логики нет никакой, и невозможно предположить, что будет с тобой завтра, что будет со страной завтра, что будет вообще завтра. Это настолько нелогичная жизнь, что, поскольку у меня во всем стремление к какому-то порядку, к какой-то логике во всем, я тут жить вообще уже просто не могу. И от этого раздражения, от этой непонятности возникает, видимо, настроение что-то писать.

(Из интервью Наталье Чумаковой, август 1990 года.)

Наталья Чумакова

Примерно до 89-го года я про рок-музыку толком ничего и не знала, а тут она как-то вся на меня обрушилась. Так вот, я стала общаться с Олей Сергеевой (теперь она Оля Машнина), а она каким-то образом как раз к этому моменту со всеми познакомилась, уж не знаю как. И, когда я в очередной раз приехала в Питер, Оля позвала меня в “Камчатку”: дескать, там так хорошо, есть такой замечательный Андрей, и вообще отличное место и люди. Я сначала застремалась, но Оля меня все равно туда привела, хотя сама была знакома с ними максимум неделю. И там Андрейка в его традиционном тогда виде: весь чумазый, худой, в какой-то кацавейке, в очках. И при этом при гитарке – песенки стал петь. А песенки-то хорошие! И поскольку он сам чудесно-душевный, то мы очень быстро подружились.

Андрей Машнин

С Олькой мы познакомились у меня на квартирнике, в 90-м году. Была такая знаменитая квартира Филаретовых, прямо на Невском. Там играли все и всегда, включая Летова, на которого приходили сотни человек. Причем хозяева были совершенно благообразные интеллигентные люди, квартира такая антикварная, папа сам все делал; заходишь – будто в салон какой-то попадаешь. И на этом фоне сидит Летов с гитарой, 300 человек в одной комнате, со стен вода течет, с потолка капает – при этом все цело и расходятся потом все чинно, по одному. Ну вот, и я там играл – а меня вообще никто не знал, я из котельной не вылезал. И пришел Фирсов с целой толпой девок. Познакомились, там Ольга была, я ей как-то понравился.

Наталья Чумакова

Все, кто работал в “Камчатке”, относились к ее истории с большим пиететом. Чувствовалось, что место особенное. Оно было невероятно крохотным, но в этом маленьком пространстве было сосредоточено очень много всего. Стены с миллионами подписей и рисунков, веселые наклейки, коллажи… Если кто-то заходил в туалет, мог полчаса не выходить, пока все не прочитает, только хохот оттуда слышался. В “Камчатке” по-прежнему работали музыканты. Уже, конечно, не было Цоя и Башлачева, в тот момент там работали Титов, Бондарик из “Аукцыона”, кто-то еще… Я не всех хорошо помню, я же бывала наездами. Но для меня “Камчатка” стала родным местом.

Андрей Машнин

Когда я попал в “Камчатку”, я совершенно не знал, что в жизни делать. Понимал, что на стройке мне не место. Но что делать? В другой институт идти? Я пошел, поступил на филфак между делом. Причем думал, что мне туда не поступить, а в итоге так легко поступил, что, когда дело дошло до учебы, даже ходить не стал. И тут вдруг эта котельная. Ну и естественно, меня вообще всего перевернуло. Понятно, что это была для всех временная работа. Как только появлялась возможность ее бросить, народ оттуда сваливал. И правильно делал, потому что работа была супервредная, не соответствовала вообще никаким нормам: потолки низкие, ты этим говном, которое из котла идет, дышишь круглые сутки. Это работа для гопников. Которые там и были, пока к начальству не пришел Толик и не сказал – давайте, мол, наберу своих людей, буду за все отвечать, горячая вода и батареи горячие у вас всегда будут. И набрал – Фирсова, Цоя, Башлачева. Работяги, конечно, все те еще, но Толик всех контролировал. И место быстро раскрутилось, все стали хотеть туда попасть – а я-то вообще, не я туда напросился, а меня туда позвали. И никаким я поэтом не был, это Толик решил, что я перспективный мальчик.