Песня для зебры

Сальво, ну и зануда же ты! Ведь участники восстания боготворили Лумумбу. Для них он оставался кумиром. Они сражались за свободу Конго и за идеи Патриса, не важно, жив он или нет.

Выходит, я занимаюсь любовью с революционеркой.

Ну вот, теперь ты еще и глупости говоришь. Мвангаза никакой не революционер. Он за умеренность, за дисциплину и за соблюдение закона, он желает избавиться от всех, кто лишь расхищает богатства нашей страны, кто не предан ей. Он не хочет прослыть воякой, он желает нести мир и спокойствие всем истинным патриотам Конго. Он человек, каких мало, Сальво, он великий герой, пришедший исцелить нас от всех наших невзгод. Может, я просто тебе надоела?

Заявив, что я, похоже, не принимаю ее слов всерьез, она раздраженно откидывает простыни и садится на кровати. И надо знать, какая она красивая, какая озорная в любовных играх, чтобы представить, насколько соблазнительно это зрелище. Нет, Ханна, вовсе ты мне не надоела. Просто меня на минуту отвлек ночной шепот покойного отца, мечтавшего, как и ты:

Объединить бы Киву, сынок… Чтобы здесь царил мир, Сальво, по воле Божьей и под флагом Конго… Избавиться бы от этой чумы, от пришлых эксплуататоров, да сплотить тех, кто искренне желает обратить Богом дарованные природные богатства на благо нашего народа, нести ему просвещение… Помолимся же, Сальво, сынок, чтобы ты дожил до этого дня.

*

Макси тем временем ждал ответа. Слыхал я про этого спасителя Конго или нет? По примеру Мвангазы я выбрал золотую середину.

— Не исключено, — с наигранным безразличием признался я. — Какой-то очередной проповедник всеобщего согласия?

— Ты, может, знаком с ним?

— Да бог с тобой! — И как только я мог навести Макси на подобные мысли? — Если честно, Шкипер, я стараюсь держаться подальше от политики Конго. По-моему, так оно спокойнее.

Что до появления Ханны, вообще говоря, было правдой. Ведь если желаешь ассимилироваться, приходится делать выбор.

— Тогда собирайся с духом, скоро познакомишься, — сообщил Макси, еще раз взглянув на часы. — С великим человеком и его свитой, в которой двое: один — его верный сторонник, он же политический советник, другой — не особо верный посредник Феликс Табизи, ливанец по прозвищу Тэбби. Профессор говорит на языке ши, его правая рука тоже.

“Ага, Тэбби”, — повторил я про себя, тут же мысленно переносясь в шикарный особняк на Беркли-сквер. Тот самый гнусный мерзавец, который в последний момент будет готов на любые выкрутасы, лишь бы все расстроить. Я уже собрался задать вопрос, что этот не особо верный ливанский посредник делает в свите Мвангазы, но Макси опередил меня:

— Тэбби — неизбежное зло. В окружении любого африканского лидера обязательно есть такой тип. Этот раньше был радикальным мусульманином, водил дружбу с палестинцами из ХАМАС, но недавно принял христианство от греха подальше. Помогает старику вести предвыборную кампанию, стелет ковровую дорожку, заведует финансами, стирает носки…

— А какие у него языки, Шкипер? Я имею в виду мистера Табизи.

— Французский, английский, арабский плюс всякая всячина, которой он успел поднабраться за время своих похождений.

— А Филип на каких языках говорит?

— У него французский, лингала, чуть-чуть суахили.

— А английский?

— Ясен черт. Он англичанин.

— А профессор, надо думать, говорит на всех языках, какие только существуют. Он-то человек образованный.

Я вовсе не собирался подкалывать Макси насчет его лингвистической бездарности, однако, боюсь, мои слова были восприняты именно так — судя по тому, как недовольно он нахмурился.

— Это ты к чему? — раздраженно бросил он.

— К тому, что на самом деле я там и не нужен вовсе, а, Шкипер? Наверху не нужен. Как переводчик. Раз Мвангаза говорит и на французском и на суахили. Я лучше засяду в бойлерной, вместе с Пауком, и займусь прослушкой.