Песня исцеления (СИ)

   Они очутились во дворе Сыскной палаты Зимграда — четырёхэтажного строгого здания с колоннами. Отстроенная навиями-зодчими столица Воронецкого княжества теперь мало чем отличалась от городов Нави, и Рамут, бывая здесь, частенько ловила себя на ощущении, будто она попала домой... Минушь хорошо ориентировалась в этом учреждении — знала, куда идти, как и с кем говорить. Она дала краткие объяснения остановившим их стражам, и их пропустили. Врачи допускались к нарушителям закона беспрепятственно: таков был приказ князя. Кроме основной своей области, родовспоможения, Минушь оказывала врачебную помощь узникам, находившимся под следствием, поэтому часто бывала здесь.

   Страж отпер мощную, толстую дверь темницы.

   — Узница скована белогорскими кандалами и ранена, но всё равно поосторожнее с ней, уважаемые госпожи врачевательницы, — предупредил он. — Уж больно она ершистая да прыткая. Еле скрутили...

   В сумрачную камеру сквозь крошечное оконце проникало мало света, но навьи хорошо видели и при плохом освещении. Посередине этого мрачного помещения стоял тяжёлый деревянный стол, прикованный к полу (чтобы никто из заключённых не мог его поднять и ударить им кого-либо), а также две лавки. В углу на куче соломы лежала узница с растрёпанной серебристой косой, прижимая руку к окровавленному животу. Одета она была в просторную рубашку, подол которой до колен прикрывал ноги в штанах и весьма добротных высоких сапогах с кисточками на голенищах. Её большие глаза были закрыты, а лицо было бы пригожим, если бы его не пересекали тонкие параллельные шрамы, оставленные, скорее всего, звериными когтями. Рамут отметила весьма волевую нижнюю челюсть и жёстко сжатый, суровый рот — почти как у неё самой. Поверхностно осматривая узницу, она также не могла не сделать вывод о большой силе её изящного и стройного, но жилистого тела. Для навьи заключённая была невысокого роста, но Рамут оказалось достаточно одного взгляда в её лицо, чтобы почувствовать её истинное происхождение. Сумраком Нави дышало это лицо, и красивое, и жёсткое одновременно. Чётко проступающие мышцы — с виду хоть и небольшие, но стальные, подкожного жира мало. Прекрасное, сильное тело. Несомненно, тело воина.

   — Ты позволишь тебе помочь? — обратилась Рамут к узнице на навьем языке. — Я врач, я могу исцелить твою рану. Вижу, ты потеряла много крови, это опасно.

   Веки дрогнули и приподнялись, и в Рамут вперился пронзительный взор глаз удивительно яркого зелёного цвета. Не взгляд — прямо-таки толчок в грудь. Но спустя несколько мгновений враждебность в нём стала понемногу таять, узница всматривалась в лицо Рамут сквозь задумчивый и усталый прищур. А потом в её глазах проступило нечто такое, отчего у Рамут нутро странным образом ёкнуло — то ли нежность, то ли восхищение.

   — Давно я не видела столь прекрасной госпожи, — также на навьем языке отозвалась заключённая.

   Едва приметный иностранный выговор вполне укладывался в версию о том, что язык был для неё родным, просто давно не использовался ею. А Рамут, не обращая внимания на эту странную, неуместную в данных обстоятельствах попытку заигрывания, уже обследовала её рану своим просвечивающим тело взглядом целителя. Без сомнения — от меча, почти сквозная, серьёзно повреждённый кишечник уже охвачен воспалением, кровотечение продолжается. Одного прикладывания целебного камня тут мало, придётся тщательно чистить брюшную полость от излившихся из пробитых кишок нечистот. Без операции никак не обойтись.

   Драгона и Минушь словно читали мысли Рамут. Когда она бросила взгляд на дочерей, они кивнули. Да, не обойтись.

   — Узницу необходимо срочно переместить в больницу, — обернувшись к стражу, решительно объявила Рамут. — Здесь нет условий для лечения.

   — Я должен доложить начальству, — ответил тот.

   Пока он бегал с докладом, Рамут снова склонилась над узницей. На сухих побледневших губах той проступала слабая улыбка.

   — Какой властный голос у тебя, госпожа, — проговорила она. — Прекрасный и строгий, как ты сама... Хочется тебе повиноваться... Повинуюсь. Отдаю себя в твои прекрасные целительные руки, моя спасительница...

   — Я так понимаю, ты согласна на лечение, — проговорила Рамут. — Хорошо, потерпи, сейчас поедем в больницу.

   — С тобой — хоть на край света, дивная госпожа... Хоть на плаху, под топор палача...

   Рамут хорошо умела владеть собой, но сейчас ей с трудом удавалось скрывать смущение. Очень давно ею не восхищались столь напористо и неприкрыто, так нахально. Это было странное, нелепое и очень смущающее душу сочетание: слабость голоса раненой узницы и откровенное вожделение в её затуманенном болью взгляде. Однако, какая воля к жизни! Сама едва ли не при смерти, но при этом ещё умудряется подкатывать... Экая нахалка! Но, однозначно, живучая. Это давало Рамут уверенность в хорошем исходе грядущей операции.

   — Как твоё имя? — спросила она.

   — В этом мире Серебрицей кличут, — ответила узница.