Песня исцеления (СИ)

   Для многих загадкой оставалось и сердце Серебрицы. Да и сама она — откуда родом, как матушку с батюшкой звали? Ничего о ней не было известно. Светлана не расспрашивала, принимая и оценивая Серебрицу не по роду-племени, а по душе да поступкам, Цветанка же время от времени пыталась выудить из неё хоть крупицу сведений о её прошлом. Пытаться-то пыталась, да не слишком много узнала. Однажды за кувшинчиком хмельного мёда Цветанка опять сделала заход:

   «А всё-таки, кого ты любишь, Серебрица? Или любила когда-нибудь?»

   И вздрогнула от зябкого дыхания тёмной бездны в её неподвижном взгляде. Осушив кубок, Серебрица со стуком припечатала его к столу.

   «Любила я когда-то одну славную девушку... Ясную, как день, и нежную, как ночь... А потом война, приказ выступать. Последнюю ночку я с ней миловалась, спрашивала — мол, будешь ждать меня, будешь любить? Она обещала... Через три года возвращаюсь, а она... забыла, разлюбила, предала. Вот тогда я и решила: ну их к драмаукам, этих баб! Вот так-то».

   «Серебрица, ты о чём это? — недоумевала Цветанка. — Про какую ты войну говоришь? Какие драма... как их? Ты чего вообще?»

   Серебрица усмехнулась, но её глаза оставались всё такими же неподвижно-тёмными, пристально-ледяными.

   «Не слушай меня... Просто медок забористый, вот хмель меня и взял. Несу невесть что... А любила я матушку твою, покойницу. Как увидала её, так одним махом и полюбила. Эх, Любушка... умерла она, сгорела лучинкой у меня на руках, а душа её... Помнишь ожерелье-то янтарное, которое ты всегда с собой носила, а потом мне подарила? Душа Любушки ещё долго меня теплом своим волшебным грела, мою душу холодную и больную исцеляла. Порвалось ожерелье, отлетела её свободная душа, как голубка белая... Покинула меня, а я всё помню, всё тоскую».

   Цветанка смотрела на Серебрицу почти с ужасом. Всё услышанное казалось бредом, выдумками нездорового рассудка. А ведь Серебрица сквозь морок Калинова моста прошла, а вышла оттуда... не совсем прежней. Может, и это всё ей тогда примерещилось? Война, какие-то... драмауки? Словечко-то какое... чужое.

   Больше Цветанке ничего не удалось выудить из Серебрицы. По трезвости та отмалчивалась, а так крепко, как в тот раз, больше не выпивала.

   Целую седмицу они уже гостили у купца Доброгляда. Светлана всё беседовала с хозяином, а Цветанка с Серебрицей пошли по городу прогуляться. Зашли на торговую площадь, потолкались, бубликов с маком купили. И вдруг тягучий, стонущий женский голос послышался совсем рядом:

   — Ох, ох, охохонюшки! Да доколе же он, паршивец, злодей этакий, мучить меня будет?!

   Беременная баба с большим животом держалась за щеку, а на её лице было написано такое страдание, что у Цветанки даже сердце ёкнуло. Рядом, держа её под руку, стоял растерянный мужик. Каждый раз, когда женщина начинала морщиться и стонать, он сам морщился и стонал ещё сильнее.

   — Что с тобою, бабонька? — участливо обратилась к женщине Цветанка.

   Та только застонала, а мужик, обрадованный хоть капле сочувствия, пусть даже от незнакомцев, словоохотливо ответил:

   — А зуб у ней разболелся! Ночесь вот как прихватил, как прихватил, проклятущий! (Прошлой ночью — прим. авт.) И не отпускает, злодей-душегубец! Мы уж и не знаем, куда податься, к кому бежать! На торг вот пошли — может, тут какой-нибудь добрый человек зельями торгует... До лечебницы далече, тяжко ей с пузом топать!

   Цветанка переглянулась с Серебрицей. У той в узелке с собой были зубоврачебные и брадобрейные снасти.

   — Так и не надо никуда топать, — сказала Серебрица, доставая из узелка щипцы. — Могу тебя, голубушка, от боли избавить прямо сейчас.

   Женщина поглядела на инструмент со страхом, а Серебрица усмехнулась.

   — Да не бойся, я тебе так зуб твой вытащу — и не почувствуешь.

   Щипцы следовало обработать, да нечем было. Ну, хоть водицей чистой ополоснуть... Ковшик воды нашёлся, и Серебрица обмыла в нём внушительное стальное приспособление. Нашёлся и чурбак от большого бревна, на который женщину усадили.

   — Рот открой, — деловито велела Серебрица.

   Баба послушно разинула рот. Некоторые зубы у неё отсутствовали, да и сама она была уже не первой молодости, годам к сорока. Серебрица сунула щипцы, решительным, уверенным движением рванула... Крак! Раздался жутковатый треск, женщина завопила как резаная, замахала руками, из её глаз брызнули слёзы.

   — Ты чего творишь, злодейка? — накинулся на Серебрицу мужик. — Обещала ж, что не больно, а сама?! А ну, пошли прочь!

   Баба выла, раскачиваясь из стороны в сторону и держась за щёку, а муж поднял такой шум, что на Цветанку с Серебрицей уже стал недобро поглядывать народ. Ещё кинутся всей толпой... Пришлось им поспешно драпать. Конечно, никакой платы за работу по удалению зуба Серебрице получить не удалось, не до того было — ноги бы унести.