Песня исцеления (СИ)

   Впрочем, уязвимое положение касалось только местных жительниц. Женщин-оборотней из Нави даже сильные мужчины Яви побаивались — и князья, и их дружинники. От волчиц-чужестранок веяло нечеловеческой внутренней силой и непоколебимым чувством собственного достоинства. Осознавая, впрочем, себя частью народа-агрессора, проигравшего войну, навии, оставшиеся для возмещения нанесённого жителям Яви ущерба, держались подчёркнуто учтиво и сдержанно. Но это не означало, что они давали себя в обиду. Они остались работать и работали превосходно, зачастую на износ, не жалея себя, чем со временем заслужили уважение бывшего противника. Но даже спустя десятилетия после войны слышались порой злые голоса, встречалось настороженно-враждебное отношение к навиям.

   Войны не проходят бесследно и оставляют горький отпечаток в душах людей на поколения и поколения вперёд. Особенно такие грандиозные и страшные, как эта война.

   Позже в тот же день, выпив новую чашку отвара тэи у камина взамен оставленной и остывшей, а также позволив себе уже полную чарку неразбавленной настойки, Рамут размышляла о том, что, быть может, ей и не следовало бить этого парня. Медленно и задумчиво вкушая остатки выходного, она думала: возможно, она не имела права применять силу. Да, прошло много лет после войны, и оставшиеся в Яви навии усердным трудом доказали свои добрые и мирные намерения, но призрак былой вражды накладывал рамки, за которые не следовало выходить. Нет, навии не обязаны были терпеть оскорбления в свой адрес и быть постоянно униженными; ещё покойная княгиня Лесияра, а сейчас и действующая белогорская владычица Огнеслава всегда подчёркивали это. Но сегодня Рамут не себя защищала от нападок, а лезла со своими понятиями в чужую жизнь. Так уж у людей было заведено, так они жили веками, и то, что навье казалось диким и неприемлемым, у них считалось привычным обычаем. Но гнев и возмущение взяли верх, и Рамут вышла за рамки. Не удержалась. Просто не смогла иначе.

   Вечером, когда вернулась со службы Радимира, Рамут рассказала ей об этом случае: не могла не поделиться тем, что её грызло изнутри. Супруга выслушала её с ласковым, серьёзным вниманием и с движением живой, неравнодушной мысли во взоре.

   — Не знаю, быть может, я и позволила себе лишнее, — поигрывая остатками рубиновой настойки в хрустальной чарке, проговорила навья. — Но я просто... — Рамут стиснула клыки, по-волчьи дрогнув верхней губой. — Просто от мысли, что какая-то тварь поднимает руку на хрупкую, маленькую, юную беременную девочку, во мне просыпается зверь, готовый убивать. Задушила бы своими руками гадёныша. И плевать мне, что тут такие обычаи...

   Женщина-кошка тоже выпила чарку настойки, крякнула от её огненной крепости, утёрла губы и некоторое время смотрела на огонь в камине. Его рыжие отсветы плясали в её глазах, зажигая ободки вокруг радужки жаром солнечного золота.

   — Нет, любушка моя, ты не совсем права. Тут как раз не в обычаях дело, — проговорила она наконец. — Это вопиющая жестокость, такого действительно не должно быть — никогда и ни с кем! Я бы на твоём месте тоже не стерпела, размазала этого мерзавца по стенке. Но гораздо хуже то, что бедняжка вряд ли станет жаловаться. Она уже сейчас склонна его оправдывать. По-видимому, она просто так воспитана. Может, и в её семье отец так «воспитывал» мать, а та терпела.

   — Сказать по правде, меня это сильно беспокоит, — призналась Рамут. — Я не могу перестать думать об этой бедной малютке. И о том, что может случиться с ней и с детками, если она там останется... Забрала бы её из этой отвратительной семьи вместе с малышами! Но это чужая жизнь. Имею ли я право вмешиваться без её желания?

   Радимира вздохнула, прильнула губами к виску Рамут.

   — Посмотрим, ладушка. Во всяком случае, это хорошо, что ты предложила ей помощь. Так она хотя бы будет знать, что не одна, что ей есть к кому бежать. Одобряю и поддерживаю это целиком и полностью.

2

   Прочитав с утра две полуторачасовые лекции во врачебной школе, проведя одну показательную операцию по иссечению запущенной язвы желудка и подробно обсудив с учениками увиденное ими вмешательство, Рамут отправилась на дневной перерыв. К её возвращению дом уже приготовил обед. Радимира обычно обедала на службе; Драгона, Минушь и Бенеда тоже не всегда приходили на дневную трапезу домой, перекусывая на работе. Трудились дочери, как и она, самозабвенно, в них Рамут узнавала себя в юности. В ту пору она весьма часто пренебрегала завтраками.