Песня моряка

— Шула, прекрати глазеть по сторонам. Это неприлично — пялиться на старых оборванных морских волков, даже если они похожи на Элвиса. Сядь спокойно.

Но как только старшая сестра успокоилась, средняя сестренка вспрыгнула к Айку на колени и прижалась к его груди. Он не стал возражать. Он даже решил было, что девочка заснула, но когда они миновали последние окраины, она приподняла голову и посмотрела на него.

— Дети здесь? — еле слышно прошептала она.

— Что? — также шепотом переспросил Айк — он был изумлен: она говорила по-английски неуверенно, но совершенно отчетливо.— Где дети?

— В этом городе. Дети живут здесь?

— В Квинаке? Конечно.

— Дети, как я?

— Ты имеешь в виду — твоего возраста? Конечно, здесь должны быть дети твоего возраста.

— Они хорошие дети?

— Да, возможно, хорошие. По большей части…

Девочка помолчала, перед тем как задать самый главный вопрос:

— Они играть со мной?

Айк ощутил какой-то холодный укол под ребрами.

— Конечно, милая. Они с удовольствием поиграют с тобой. С такой куколкой, как ты, любой будет рад поиграть.

Девочка долго смотрела на Айка, пока не убедилась в том, что он говорит правду, и снова прильнула к его груди. Айк закрыл глаза, отгородившись от всего мира — от фургонной тряски, подернутого дымкой солнца, вони приближающейся свалки — от всего, кроме этой горячей щечки, прильнувшей к его груди, и холодной сосущей боли чуть ниже. «Нечестно,— думал он,— это нечестно».

Когда под колесами снова захрустели ракушки, это был уже его двор.

— Проснись и пой. Вот ты и дома. Одеяло можешь оставить себе. Теперь по нему наверняка ползают какие-нибудь морские клопы неведомого происхождения. Тихо, девочки. Смеяться над бедными старыми морскими волками тоже неприлично.

Накинув одеяло на плечи, Айк отодвинул дверцу и встал на ракушечник. Марли последовал за ним, с удивительной легкостью перемахнув через заднее сиденье. Чем бы там Алиса его ни лечила, она сотворила чудеса с его старыми конечностями.

— Спасибо, Алиса. Я твой должник.

— Можешь оставить при себе свой долг,— откликнулась Алиса.— Только закрой дверцу. Я не хочу растерять девочек на обратном пути.

Айк двинулся обратно к фургону закрывать дверцу и только тут обратил внимание, что все вокруг было утыкано шестами. Они были повсюду, из сверхпрочных планок всех размеров — некоторые высотой до пяти футов и более — они торчали среди папоротников и ивняка, ограждавших маленькую вырубку у трейлера… они высились даже во дворе, вымощенном ракушечником! На макушке каждого шеста была повязана цветная пластиковая ленточка — красная, желтая, зеленая, а самые высокие шесты были еще и пронумерованы.

— Какого черта, что это значит?!

— Это шесты, Соллес. Неужели ты еще не заметил? Они понатыканы по всему городу.

— Я думал, они связаны с какими-то дорожными работами.

— Они связаны с киносъемками,— пояснила Алиса.— Локационные маркеры. Может, им для какой-нибудь доисторической сцены потребуются кадры твоего трейлера. Не бойся, они за все заплатят. Консервный завод получает две тысячи долларов в минуту за то, что его превратили в скалу. Ну ладно, закрывай дверцу и иди спать. А мне надо навестить остальных морских волков. Шула, ты теперь можешь пересесть назад к сестрам. Греческий бог сошел на землю.

И фургон, треща ракушечником, двинулся в сторону столбов дыма, вздымавшегося со свалки, оставив Айка стоять во дворе. Одного со старой собакой среди засохших сорняков и пустых ракушек. В окружении шестов. Они его очень беспокоили. Он судорожно пытался вспомнить статус этой собственности. Он арендовал участок у Омара Лупа, но, кажется, вся эта земля на самом деле принадлежала округу вместе со свалкой и водонапорной башней. Неужто они собирались расчистить свалку? Без целой армии инженерных войск здесь было не обойтись. Но кто знает? Удалось же в Скагуэе превратить обветшалые салуны и ларьки по продаже хот-догов в стилизованную картинку знаменитой Золотой лихорадки 1898 года. Не то чтобы в копию, но в своеобразную рекламную версию, урезанную и упрощенную так, чтобы ее можно было подавать на круизных лайнерах — «Врата Золотой лихорадки» и сорокафутовая позолоченная статуя Одинокого Старателя, стоящего на коленях с лотком, в который льется бесконечная струя воды, стекающая в пруд с золотыми рыбками. Нечестно. Вся эта показуха, очищенная от пота, крови, голода и отчаяния, от всех перипетий и ударов судьбы, которые, собственно, и превратили этих землепроходцев в великий символ американского оптимизма. А потом эту выхолощенную, упрощенную и очищенную картинку раздули до неимоверных размеров, так что реальность стала казаться жалкой и вызывающе оскорбительной. И сокровища, когда-то столь желанные и недосягаемые — разве не за этим призван следить Бог? — оказались обесцененными, так что даже победа была попрана.