Песня на заре

В первые минуты после ухода Соболевских Зоя не могла понять, почему у нее на душе остался неприятный осадок. Соболевские приняли их с искренним радушием. Борис не давал понять, что приглашению родных Зои в его семью придает какое-то особое значение. И все же, когда Зоя вернулась в общежитие, ей стало не по себе.

Она перебирала в памяти все, о чем говорилось у Соболевских. Как будто ничего особенного и не было. В чем же дело?

Наконец поняла: ее пребывание в доме Соболевских носило характер своеобразных смотрин.

— Неужели? — подумала Зоя вслух.

Ну да, так оно и есть. Теперь понятно, почему Розалия Александровна так внимательно разглядывала ее, почему Борис уделял столько внимания ее матери и не жалел похвал Гиршу. Борис, наверное, считает, что он осчастливит Зою, если введет ее в свою семью…

В комнате было темно. Зоя не включала свет, словно боялась, что при свете рассеются ее сомнения, а ей хотелось додумать все до конца.

Вдруг она представила себе Павла, его ясный, серьезный, вопрошающий взгляд.

«Неужели, — казалось, спрашивал Павел, — все, о чем мы говорили с тобой на берегу реки, забыто тобой?»

— Нет! — громко сказала себе Зоя.

Не был спокоен и Павел. Уже в ту минуту, когда Зоя покидала длинный широкий коридор сельскохозяйственного института, он готов был догнать Зою и просить у нее прощения.

Что же удержало его? Ревность? Оскорбленное чувство?

Высокомерным он себя не считал. Воспитывали его комсомол, армия, они были для него хорошей школой.

С того дня, когда Зоя приходила в институт, на его душе лежал камень, Павел укорял себя: при виде Соболевского убежал из общежития, как мальчишка, дурно обошелся с Зоей в институте, когда она разыскала его. А ведь из-за нее, если быть откровенным с собой, он не поехал на Урал, остался в Дубовке. Сумел же он стать выше личного, настоять, чтобы она поехала учиться.

Все эти горькие раздумья не покидали Павла, когда он возвратился в Дубовку. Чтобы рассеять их, Павел написал Зое большое письмо, в котором откровенно рассказал и о своей ревности к Соболевскому, и о том, как глубоко любит ее. В какой-то мере, писал он, виновата и Зоя. Зачем ей этот Соболевский? Чего он ходит к ней?

Прошла неделя, месяц — ответа на письмо не было. Тогда его стала мучить другая мысль: не случилось ли чего-нибудь с Зоей? Правда, в Дубовку не доходило никаких слухов об этом. А может быть, от него что-то скрывают? Конечно, Матрена Григорьевна все знает о дочке. Хотя он и чувствовал неприязненное отношение к нему Зоиной матери, все же решил зайти к ней.

Дом Матрены Гурко стоял в центре села, рядом с домом Гирша. Оба дома приметные, под цветным шифером, огорожены невысоким затейливым забором. В обширном дворе протянулись мощеные дорожки. Сад и огород у Матрены и Гирша были общими.

Едва Павел приблизился к Зоиному дому, как почувствовал запах белой акации. Сирень уже отцвела, но Павлу казалось, что он чувствует и ее запах. Перед домом между ветвистыми яблонями стояла голубая скамья, на которой иногда сиживала с книгой Зоя. Вот у этой калитки с железной задвижкой он прощался с ней, а во дворе Зою всегда ждал беспокойный Гирш в белой рубахе.

Павел открыл калитку. Вокруг дома пестрели цветы, среди них выделялись красные маки. По краю огорода выстроились подсолнухи, вилась вокруг жердочек фасоль. По двору гордо расхаживала индейка с индюшатами.

Гревшийся на солнце потомок степных овчарок, серо-коричневый Серко, увидев Павла, прижал голову к вытянутым лапам и вопросительно посмотрел на знакомого ему пришельца рыжими глазами: мол, зачем пожаловал, уважаемый? Все же он не выдержал и для порядка несколько раз вызывающе тявкнул.

На пороге показалась Матрена Григорьевна; вытирая руки о фартук, она удивленно взглянула на Павла, но все же приветливо улыбнулась.

— Заходи, Павел Прохорович!

Назвав Павла по имени и отчеству, она в какой-то мере придала встрече полуофициальный характер.

Павел вошел в светлую, в три окна, просторную комнату, от которой в равной мере веяло и селом и городом. Зеркальный шкаф, стулья, диван, люстра напоминали о городе. Ковровые дорожки, цветы в кадочках, фотографии в рамочках, гарусные салфетки на телевизоре, запах чабреца и мяты говорили о том, что это сельские жители.

На этажерке на видном месте лежала подаренная им книга «О вкусной пище».

В доме Матрена Григорьевна сменила полуофициальный тон на откровенное радушие. После некоторых общих фраз о дубовских новостях Павлу не терпелось спросить, часто ли Матрена Григорьевна получает от Зои письма.

Со своей стороны, Матрена Григорьевна сейчас по-иному смотрела на Павла, против воли признаваясь себе: «А ведь каким видным, каким самостоятельным, культурным стал этот Павел».

Собственно говоря, она впервые после его возвращения из армии столкнулась с ним так близко.

Зоина мать все увидела: и хорошо сшитый серый костюм, и белую с крахмальным воротничком рубашку, и красивый галстук, и смелый, открытый взгляд. Одним словом, парень хоть куда.