Песня о теплом ветре

Бежит по камням горная река, звенит, пенится вода. Холодный осенний ветер срывает с деревьев последние одинокие желтые листья. Они падают в воду и уносятся потоком.

Мост взорван. Переезжаем реку вброд. Наша задача — разведать путь для всей бригады.

Едва «газик» выбирается на другой берег, как откуда-то из ближних домов раздается несколько автоматных выстрелов. Радиатор машины «парует»: его пробило. Вода вытекает, дальше ехать нельзя.

Выпрыгиваем из машины и идем на проческу села, заглядываем во все дома, на чердаки, в сараи. Результатов проческа не дает, и через полчаса снова собираемся у машины.

Бородинский, Богомазов, Валиков, Кучер — все здесь, кроме Козодоева.

Ждем, курим, помогаем шоферу залатать радиатор. Недалеко слышатся выстрелы. Потом появляется взлохмаченный Козодоев.

— Пристрелил я его, гада, — довольно ухмыляясь, говорит Козодоев и скидывает с плеча немецкую офицерскую сумку, автомат и пистолет «парабеллум».

— Где ты его нашел?

— Я — да не найду?! — похваляется Козодоев.

— А все-таки?

— Он тикал огородами. Я — за ним. Ну, думаю, не отпущу, стервец! И вдруг он пропал. Оказывается, в обратную сторону рванул, чтобы меня обмануть. Дурак, по траве надо было бежать: следов не видно. А он — дорожкой. А на дорожке его каблучки так и отпечатались. За одним сараем нашел. Притулился к стенке, отдыхает. Тут я ему и врезал. Хотел живым притащить, но в голову попал…

Я раскрываю сумку убитого немца. В ней — карты, неотправленное письмо, толстая тетрадка в кожаном переплете — дневник. Немец без дневника, куда заносится все вплоть до сведений о съеденном и выпитом, — это не немец.

Ну что ж, мы пересекли речку не просто так — у нас есть боевые трофеи. Карту, письмо и дневник убитого гитлеровца я немедля отправляю в штаб. А рядового Козодоева представлю к награде.

Немец, встретивший нас в деревне, видимо, прикрывал отступление своего подразделения. Наша пехота этой деревней не проходила: Стремясь взять противника в «мешок», она продвигалась выше, по горам…

Горы под дождем

Горы, горы…

Горы под дождем.

Дожди размыли дороги. От них раскисла глина на склонах. Поднялись бурливые речушки.

Гудит в лесу ветер. Белыми клочьями лежит в лощинах туман.

В одном старом справочнике, который мне попался случайно на брошенной охотничьей вилле, я прочитал: «Карпаты — излюбленное место туристов, край щедрой природы. Восхождения на горы доставляют путешественникам неизменное, ни с чем не сравнимое удовольствие».

Эти слова без улыбки сейчас не вспомнишь. Восхождения на горы приносят нам очень мало радости. Особенно если их надо делать по нескольку раз в день.

Повезло нам здесь только в одном: едва попали в горы, как у всех разом исчезла малярия, словно и не было ее никогда.

Война идет и в долинах, и в ущельях, и наверху — за облаками.

Бывает так, что пробрались пехотинцы на вершину горы и радируют: «Взяли, она наша». А какая она наша, если ниже бродят немецкие автоматчики? Их выбили с одного места, они обошли гору вокруг и вернулись с другой стороны…

Остаются в горах и террористические группы. Их быстро не выловишь. Бандиты нападают на тылы, на обозы, на старичков коноводов.

А солдатам-старичкам в этой горной войне роль принадлежит особая. Через лесистые горные хребты они доставляют в батальоны мины. На лошадь навьючивают шесть восьмидесятидвухмиллиметровых мин, по три с каждого бока. Идет коновод, карабкается на кручи, месит ногами глину, тянет за собой лошадку. Доберется до батальона, сдаст груз и обратно.

Рейсов надо сделать много. Что такое шесть мин? Батарея их выбрасывает в воздух чуть ли не одним залпом.

Однажды мы с Бородинским поднялись на гребень хребта, чтобы выбрать наблюдательный пункт.

Стоим на тропинке, смотрим в бинокли. Вдруг слышим сзади треск сучьев, пыхтение.

Оборачиваемся: из-за кустов появляется старичок. Щеки заросли рыжей щетинкой. Гимнастерка расстегнута на все пуговицы: жарко лезть в гору. Обмотки до самого верха в глине. За старичком, натужно пуская из ноздрей пар, карабкается лошаденка. На боках, как бутылки, позвякивают мины.

Старичок выбирается наверх, останавливается, вытирает пилоткой пот с лица, глубоко вздыхает и, глядя в горную даль, ни к кому не обращаясь, грустно-раздумчиво произносит:

— Извели меня Карпаты!

Карпаты всех нас извели: горы и дожди. О причине дождя местные жители говорят:

— Как тильки хмара за гору зачинается — дождь кропыт.

Слишком часто она зачипается! И нам, артиллеристам, это забот доставляет множество: едва отроешь орудийные окопы, как в них уже полно воды.

«Девятка» расположилась у подножья горы Чертеж.

Несколько суток мы не спали: то в боях, то в дороге.

— Может, отдохнуть дадим батарейцам? — спрашивает лейтенант Резниченко.

Я не успеваю ответить: к нам подъезжают на «виллисе» подполковник Истомин и майор Красин.

Поздоровавшись, Истомин задает мне вопрос:

— Скажите, вы были на горе Чертеж?

— Был.

— Можно на нее поднять пушку?

Вопрос столь неожиданный, что я даже переспрашиваю:

— Нашу?

— Ну да, нашу. Не «сорокопятку» же, конечно…

Пораздумав, отвечаю: