Песня Обманщика

Сделав это, я составил несколько юридических документов, передавая собственность Трима на особое попечение Маркуса Салония Квинтилиуса. Для их создания требовалось изрядное количество концентрации, Империя была особенно разборчива в юридических документах.

— А это что такое? — спросил Маркус.

Он появился с лампой, балансирующей на подносе с несколькими ломтиками твердого сыра, разбросанных вокруг бутылки вина. Я с благодарностью принял вино, планируя выпить ровно столько, чтобы облегчить похмелье, стучащее в голове. День только начинался, а мне еще предстояло встретиться с Тримом, собрать информацию о передвижениях войск Скади и выдать Одину.

— Посмотри сам, — сказал я, вытаскивая пробку из бутылки.

Маркус внимательно читал, пока я пил вино. Я смотрел, как шевелятся его губы, когда он произносит слова, шепча их про себя. Покончив с едой, он прислонился к стене и, молча, жевал кусок засохшего сыра.

— А в чем подвох? — наконец спросил он.

Я поставил бокал с вином и взял кусок твердого сыра.

— Трим не говорит на этом языке, — сказал я.

— А на каком? Латынь? Греческий?

— Нет.

Маркус отодвинулся от стены.

— Я провел некоторое время в Германии. Я немного знаю готский и немного кельтский языки.

— Нет. Я имею в виду, что он не будет говорить ни на одном из ваших языков.

Глаза Маркуса расширились.

— О. Он…

— Он в опасности, — сказал я, обрывая Маркуса. — Вернее, будет. Очень далеко от человеческого мира на карту поставлено много жизней. Трим собирается сделать кое-что опасное, чтобы спасти их, а потом он собирается спрятаться здесь.

Маркус молча переваривал услышанное.

— Насколько долго?

— Ну, по крайней мере, до тех пор, пока ты будешь жить.

Возможно, я немного неправильно сформулировал ответ, но Маркус воспринял это спокойно, и единственным признаком его страха было то, как он ссутулился, словно готовясь ударить кого-то.

— Значит, он собирается убить меня? — спросил Маркус.

Я вздохнул и с сожалением посмотрел на полупустую бутылку вина.

— Нет. Нет, он не собирается никого убивать. Но если он останется один, то обязательно совершит какую-нибудь глупость и попадет в еще большие неприятности. Мне нужно, чтобы ты помог ему, Маркус. И был с ним терпелив. Он вот-вот потеряет все.

Маркус нахмурился.

— Я же солдат, а не учитель.

Открытое окно позади Маркуса медленно наполнялось светом, когда солнце ползло к горизонту Мидгарда. В Йотунхейме было уже далеко за полдень. Черт меня побери, я должен был уходить.

— Он тоже солдат, — сказал я, что было лишь небольшим преуменьшением. Военачальник — более подходящее слово, но оно не так хорошо переводилось. — С тобой все будет в порядке.

Маркус поднял вверх палец.

— Еще одна вещь. Вчера вечером ты сказал, что тебе нужно знать, что со мной случилось. Я же тебе не говорил. И все же, — он махнул рукой на юридические документы, — ты все подготовил к отправке.

— Я передумал. Мне и не нужно знать.

Он поднял бровь.

— Или ты уже знаешь.

Правда, я не знал подробностей истории Маркуса. Но собрать все это вместе оказалось не так уж трудно. У него явно был роман с другим солдатом, с другим свободным человеком, и они попались. Была только одна часть истории, о которой я не мог догадаться.

— А ты его любил? — спросил я.

Лицо Маркуса сморщилось, как парус, упавший на дно корабля. Через мгновение он закрыл голову руками, и его плечи затряслись.

— Неважно, — сказал я, отряхивая доспехи. — Мне и не нужно этого знать.

— Октавиус. Его зовут Октавиус. — Голос Маркуса был приглушен руками, но слова были достаточно ясны. — И да. Я любил его. Все, что я делал, я делал, чтобы защитить его. Я сказал им, что занимался проституцией и напоил его. Я сказал им все, что мог, чтобы быть уверенным, что только меня публично выпорют.

Плечи Маркуса напряглись, и он закашлялся, чтобы прочистить горло.

— Я не жалею о своем бесславии. По крайней мере, я смог защитить Октавиуса. Во всяком случае, его будущее всегда было светлее моего.

О, черт меня возьми. Моя грудная клетка сжалась, и глаза защипало от этого излияния эмоций. Кровоточащая рана, которую смерть Ани и Фалура процарапала в моем сердце, была словно открытое окно, оставляя меня уязвимым для всех страданий в Девяти мирах. Я чувствовал себя так, словно только что потерял их снова, будто вся печаль Мидгарда теперь текла через меня.

Я положил свою руку поверх руки Маркуса.

— Мне очень жаль.

Маркус кивнул, затем выпрямил спину и несколько раз моргнул. Я притворился, что не замечаю слез. Конечно, слезы в Империи считались недостойными мужчины.

— Ты что, Бахус? — внезапно спросил Маркус.

Я был достаточно поражен, чтобы рассмеяться.

— Он? О, черт, нет.

— Меркурий?

— Ближе, — сказал я с усмешкой. Мне нравился человек, который называл себя Меркурием или Гермесом, хотя наши пути редко пересекались.

— Аид?

— Да ладно! У меня есть чувство юмора.

Маркус нахмурился, услышав это. Я решил прервать его прежде, чем он успеет обрушить на меня какие-нибудь по-настоящему оскорбительные имена.

— Проверь мешок, — сказал я.