Печаль пила и ела все, что ставили перед ней, игнорируя то, как ее мутило от страха, и как она презирала себя, принимая поздравления и похвалу. Она не слушала сердце, вела себя так, словно не переживала, и ее поведение было заразительным, комната была полна смеха и болтовни, все питались энергией, которую она навязывала окружающим.
Иррис не присоединилась. Печаль ощущала ее взгляд, когда кружилась в руках Шара, когда пила шампанское. Иррис все замечала. Было что-то в том, как она сидела с Бейрамом и его женой, от чего Печаль ощущала себя по-детски, словно они были взрослыми и смотрели, как играют дети. Печали это не нравилось. Чем больше взглядов она ощущала, тем громче смеялась, тем сильнее изображала веселье. Но, заметив лицо подруги, она поняла, что Иррис не поверила.
Она оставалась, пока Печаль не покинула зал под утро, прошла за ней тенью на верхний этаж. Ее комната была рядом.
— Спокойной ночи, — сказала Иррис, замерев у своей двери.
— Спокойной, — ответила Печаль, не глядя на нее.
Дверь Иррис тихо щелкнула замком, но звук пронесся по Печали эхом, словно раскат грома, и она снова сказала себе, что это к лучшему. Она должна была защитить Иррис. Защитить всех. Это была ее работа.
Они не говорили на следующий день, как-то пережили завтрак, отбытие из дома Бейрама и путь по Северным болотам в Прекару в тишине. Печаль ощущала, как неестественно им было молчать, и ей не нравилось, что все было так. Они должны были сплетничать, Иррис должна была дразнить ее насчет Шара, смеяться над ее танцами. Но она уткнулась в книгу и закрылась от Печали.
Толпы в Прекаре были такими же большими, как в Северных болотах, и такими же радостными. Печаль посетила только открытую пивоварню, школу, храм Грации Семьи и Родства, а потом отправилась к главной площади, чтобы произнести речь. Оттуда — в дом Каспиры с видом на главный канал.
Район был странной смесью архитектуры, все было построено из белого камня, но там было много каналов и ручьев, и дома были высокими и узкими, напоминали Печали ее путь по улицам Адаварии. От этого она вспомнила Лувиана, и как она была в районе, который его семья звала домом.
Дом Каспиры был маленьким для мероприятий, хотя Печаль, ее телохранитель и Иррис остались там. Пир в честь прибытия Печали в Прекару был в бальном зале — не там, к радости Печали, в котором напали на нее и Мэла.
Она была в желтом тонком жилете с тонкими ремешками и подходящих широких штанах, собрала волосы на голове, кружила по комнате, пока не закружилась голова. Она встречалась с рыбаками и торговцами, даже, как потом яростно сказал ей Дугрей, когда они вернулись в дом Каспиры, с подозреваемым преступным лордом. Не с Рэтбоном, к ее разочарованию. Она отчасти надеялась, что Лувиан появится, как на Собрании, и посмотрит на нее. Каждый раз, когда кто-то стучал ее по плечу, она оборачивалась, уже улыбаясь ему, но брала себя в руки, расстраиваясь.
Как его вернуть? Она не могла сообщить, что решила простить его за связь, хоть и слабую, с покушением на ее жизнь от рук Аркадия. Она могла — она была канцлером и могла делать, что хотела — но она не хотела так поступать после того, как королева Мелисия из Риллы предложила награду за его поимку. Чтобы помиловать его, нужны были доказательства его невиновности, и она не знала, где их взять. Она была уверена, что сам Лувиан придумал бы что-нибудь подходящее. Если бы она только знала, где он. Она знала лишь, что его не было тут, а она в нем нуждалась.
Когда она рухнула на кровать, услышала шелест под простынями, отодвинула их, нашла записку и знакомый почерк.
Печаль минуту смотрела на записку, а потом бросилась к окну, открыла его и опасно склонилась над подоконником.
— Лувиан? — прошептала она. — Лувиан?
Канал внизу был чернилами и тенью, обрамленный блеском света, когда поверхность что-то беспокоило. Никого из людей вокруг не было видно.
Она отодвинулась, взяла газовую лампу и осмотрела с ней окно. На стекле не было отпечатков пальца, как и следов ног на подоконнике. Может, он пришел другим путем, через дверь, изменив облик, или через окно ниже.