Песня первой любви

— Здравствуйте, гражданочки! Извиняйте, ошибка вышла. Наделал я тут у вас делов. Извиняйте! Если трэба — заплачу, а не трэба, то по совести вставлю новое сам самолично. Поскольку руки имею золотые, как говорит моя жинка. И алмаз есть. Вставлю сам, но не сразу. Сразу нельзя, поскольку такого красивого стекла сейчас сразу не достать. Эт-то нужно время. Сам. Цветное стекло изобрел Ломоносов. Сам. Вставлю.

Золоторукий перевел дух.

— Пьян, мерзавец! — сказала баба Люба.

— Зачем пьян? — обиделся мастер. — Могу показать документы. Пятый разряд. Слесарь.

Женщины ругались.

— А зовут меня Ганя Пёс, — раскланялся мужик. — То есть, конечно, не Ганя Пёс. Фамилия — Петров, зовут — Гена. Но я в пацанах не выговаривал, и когда спрашивали, то получалось Ганя Пёс. Так и пристало.

— Вы почему бросили камень? — спросила Светлана Степановна, трясясь от негодования.

— Тама — белочка, — Ганя махнул рукой. — Тама белочка скакала на сосне, а я ее хотел по калгану. Вот и наделал делов. Промазал я. Извиняйте.

— По какому еще такому «калгану»?

— Ну, по башке, значит, — объяснил Ганя и огорчился: — В нее разве попадешь? Юркая, стерва.

— Шибенник ты. Золоторотец, — сказала бабушка, старенькая, сухонькая старушка в ситцевом платье и коричневых чулках.

— Нахал, — сказала Светлана Степановна.

«Дима будет журналист-международник, — думала Леночка. — Выйти за него замуж? Но тот-то, тот! Он потаскан, отвратителен. Он лыс ведь, лыс. Если бы это случилось хотя бы в Москве, допустим. А потом, кто он — ничтожество, бездарь. Он ведь смеялся надо мной. Он и над рассказом смеялся».

— Вся беда, что шибко юркая, змеина. Увертливая. Я б попал, и не случилось беды, а вот увлекся и вам по ошибке вмазал.

— Послушайте, что вы тут дурака из себя корчите? Разве вы не знаете, что здесь зеленая зона Академгородка и белок тут специально выпускают, восстанавливая нарушенное равновесие природы?

— Э-э. Знаю. Как не знать, — скривился мужик. — Я сорок лет в Сибири живу, и мой папаша тут жил, и дедушка. Как мне не знать. Я хоть и не академик, как некоторые, а знаю. Знать-то я знаю, а только ведь эта… сама… ну… хочется ведь эта… стукнуть!

И захохотал, повторяя:

— Хочется, ой как хочется!

— Бессовестный, бесстыжий!

— Так ведь её все равно кто-нибудь убьет. Не я, так другой. Или съест волк. Придет да и съест. Волков вы тоже, наверное, выпустили. Для равновесия.

Молчание. Тут бабушка:

— Дурак ты, дурачок. Колчужка.

— Эт-то верно, бабуся, эт-то верно, — согласился Ганя Пёс. — Глуп как пень. Колчужка, правильно заметили. Дурак. А я сегодня дома не ночевал, — неизвестно для чего добавил он.

— Твой дом — тюрьма, — не унималась бабушка.

Ганя немного обиделся:

— Ну уж, вы тоже скажете, тюрьма. Я тогда пошел.

— Стой, хулиган! — крикнула Светлана Степановна. — Стой, мерзавец, а кто платить будет?

Но мужик уже ушел. Вернее, он еще окончательно не ушел, но довольно быстро переставлял ноги.

— Стой, хулиган! Стой! Вот же свинья!

— Свинья, свинья. А теперь все нынешние — свиньи. Вот раньше — это жили люди, а сейчас одни свиньи, — высказала свой взгляд баба Люба.

— Мама, не порите ерунду, — разозлилась Светлана Степановна. — При чем здесь это? Вы думаете или нет, когда болтаете? Просто мерзавец.

— А я не болтаю, — наскочила на нее бабушка. — Раньше были люди, а теперь или хулиганы, или горят на работе. Вон мой сыночка, горел-горел да и сгорел. Хоронили с музыкой, а кто мне его теперь отдаст?

Баба Люба заплакала.

— В милицию если позвонить, так где там, сейчас уже не сыщешь, — тосковала Светлана Степановна. — Придется вставлять простое стекло.

А Леночка глядела в чисто вымытый пол и была далеко-далеко.

Выйдет замуж за Диму, и будут жить в Москве, а может, и еще дальше — чем черт не шутит.

Будет квартира, и Дом журналистов будет, и литераторов.

И будет умная трезвая красивая женщина, а потом — ослепительная старуха с белыми кудрями.

Будет все-все-все.

— Леночка, ты что там? Притихла, мышонок. Ты что там? — окликнула мама.

— Ничего, — ответила Леночка, глядя чисто и светло.

— А-а, — сказала мама. И продолжила: — И главное, нет никакого уважения. В чем дело? Был бы хоть Петя живой. Говорила ведь я ему. И зачем мы сюда приехали?

Ни-че-го. Лысый и противный. Но почему так странно? Дебют! Дебют! Бабушка плакала. Глупая история?

* …оказался спорным. — Советский эвфемизм, в данном случае — необычным, непроходимым.

…полярника Папанина. — Советский герой и вельможа, бывший чекист, покоритель Арктики, доживший до 1986 года.

Раз видела Серафимовича… — Популярнейшего советского писателя, который, кстати, имел подлинную фамилию Попов, отчего и попал в этот рассказ.

Про Кота Котовича

Сидели теплой августовской ночкой в душной кухне близ ванной за столом, крытым цветной клеенкой, визави.