Песня первой любви

— Полсолянки, филе, бутылку минеральной, пятьдесят коньяку, — заказал угрюмый. И тихо посоветовал: — Зря вы, девушка, поважаете алкоголиков. Учить их надо, учить! Вы думаете, он вам завтра принесет? Ждите.

Иван хотел лезть в драку, но Маира его удержала.

— Да я! — кричал Иван. — Да я! Ах ты, дешевка! Чтоб я не отдал? Да я — рабочий человек. Я премию получил. Я могу часы оставить, если девушка не верит…

— Верю, верю, — сказала Маира. — Верю всякому зверю…

Иван рвал из кармана паспорт, а паспорт тоже весь был в табачных крошках. Газетный человек притих.

— Смотри!

— Мне это вовсе ни к чему. Еду из Норильска отдыхать, а тут разводят скандалы. Что тут у вас происходит, девушка?

И не посмотрел. Не любопытный попался норильчанин. А посмотрел бы, так на него глянул строгий и округлый Ванин лик, размером 3 на 4 см, и широкие плечи, украшенные ефрейторскими погонами.

Не посмотрел. Притих. Рассердился.

И тут опять выручила Маира.

— Ну ты. Не базарь. Я тебе верю. Все. Ступай. Отдашь. Не завтра, а через два дня. Я завтра не работаю.

Иван стал вытирать глаза, потому что он уже плакал.

— Спасибо за доверие, — хлюпал он. — Я его оправдаю. Ты не замужем?

— Ступай, ступай, жених!

— Спасибо за доверие.

И, окончательно ослабев, поддерживаемый дядей Ваней, был выдворен на улицу. С улицы он стучал в окошко и делал умоляющие, приветственные и обещающие принести денег знаки. И слезы струились по его щекам. Да, слезы! И нечего над этим смеяться. Он плакал, потому что знал — сейчас можно, сейчас — время. Маира — человек. Ваня был счастлив.

А Маира вдруг что-то загрустила и стала очень злая. То есть все про нее всегда знали, что девушка она добрая и лишнего злого слова никогда никому не скажет. А тут поругалась из-за вилки с товаркой Аней. Ни с того ни с сего нахамила норильчанину, и тот даже хотел писать жалобу, от какового экстренного поступка его долго отговаривала метрдотель Марья Михайловна. Отговаривала, а Маире потом сказала:

— Ты смотри, Маира. Чтоб это было последний раз. Не дома. У нас ресторан первого разряда.

— А чего я? — огрызалась Маира, вспоминая плачущие Ванькины глаза. — Я чего? Я ничего.

И подумала: «Брошу “Север” к свиньям. Обнаглеешь тут совсем. Подамся в стюардессы. Летчики на руках носить будут».

Все правильно…

Ванькины плачущие глаза…

А сам Ваня через два дня никуда полтинники отдавать, конечно, не пошел. И не потому, что был жулик. Он просто-напросто многое забыл, в том числе и полтинник.

Он сидел трезвый на казенной койке общежития и ругался.

— Ты представляешь? Что ни вечер, то — гуляют… И в будни, и в красные дни. И шампанское жрут, и коньяк. А ты знаешь, сколько стоит в кабаке коньяк? Ужас! А им хоть бы хрен. Интересно, откуда эти гулящие деньги берут? Ну, допустим, кто с огурцами из Ташкента, этого я понимаю. Ему без кабака нельзя. Или я с премии… Ну, а остальные? Ведь не может же быть, чтоб они все были из Ташкента или все враз получили премию? Правильно?

— Переживаешь? — посочувствовал сожитель, низкорослый плотник Куршапов, наигрывая на гитаре. — Много прогудел, что ли?

— Не в этом дело, — сказал Иван, покривившись. — Дело в том, что, будь я, например, мильтон, я бы сразу непременно первым делом пошел по кабакам и спрашивал прямо: «Откуда у тебя, паразит, деньги? Ах, не знаешь? Еще раз спрашиваю: откуда у тебя деньги? Не знаешь?» Тут я цепляю на него кандалы — и копец!

— Меня с собой зови, а то один устанешь цеплять, — попросил Куршапов.

— Тоже верно. Устану, — согласился Иван и снял носки, собираясь ложиться спать.

— Тоже правильно, — бормотал он, засыпая.

— Правильно! — вскрикнул он во сне.

И Куршапов сыграл ему тихую колыбельную.

Все правильно…

* …где-то как-то немножко волнительное в своей потасканной свежести любезного сердцу примитива. — Всё из жаргона советских так называемых творческих работников.

…уступи место товарищу! — Сейчас уже трудно представить, что при входе в ЛЮБОЙ советский ресторан практически всегда была огромная очередь. Вообще советский ресторан — это особая тема. Там не просто ужинали, а — кутили, жизнь прожигали и т. д.

Перебьешься, не сорок первый. — В смысле «не сорок первый год», т. е. не война.

Пятнадцать пятьдесят — огромная сумма для простого человека в те времена.

Верю всякому зверю… — сибирская присказка, которая заканчивается так: «Только тебе не верю».

Норильчанин — жители заполярного Норильска считались тогда ужасными богатеями.

Копец — переделанное сибиряками слово «конец», своеобразная контаминация со словом «копчик», имеющая неуловимо непристойный оттенок.

Там в океан течет Печора…