Песня первой любви

Прямо в поле при исполнении служебных обязанностей, ткнувшись головой в стол с гиревыми весами и амбарной книгой личного забора, в складе, состроенном из лиственничных дерев бичом Парамотом. Парамот этот или Промот был известен всей экспедиции — звонкий был мужичок, что уж тут и говорить. Он зарабатывал в сезон тысячу двести — тысячу пятьсот новыми, проматывая их за неделю главным образом из-за желания угощать каждого встречного-поперечного и ездить в трех такси: в первом — кепка, во втором — телогрейка, а в третьем сам Парамот своей собственной персоной — голубоглазый и русый и, так сказать, со следами всех пороков на лице.

Да, да — голубоглазый юноша, русый, со следами всех пороков на лице, что и позволяло ему объявлять себя внучатым племянником Сергея Есенина, поэта.

А еще в прошлом году, осенью, летал Парамот на самолете Ил-18 из Якутии в Москву мыться в Сандуновских банях. Взял он с собой также двух друзей своих, двух бичей — взрывника Ахметдянова и пацанчика, бича Володю Пучко, которому по паспорту числилось семнадцать лет, а по морде было не менее двадцати пяти.

И сели друзья в быстрокрылый лайнер, и помчал он их прямо в Сандуновские бани, но попался им на пути ресторан «Узбекистан», где, восседая на низеньких пуфах, и провели они день, вечер и кусочек ночи, после чего оказались в Дорогомилове у ласковых московских шлюх, где провели ночи остаток — выпили, московских шлюх тел вкусили и заснули здоровым сном, чтобы утром проснуться на неизвестной улице в неизвестной подворотне, естественно и без гроша в кармане.

Тогда они отправились на Ярославский вокзал и, похмелившись водой из искусственного родничка-фонтанчика, забрались в товарный вагон, где уже было немножечко угля. И отправились друзья опять к местам добровольного проживания. Ахметдянов и Володя злились — черные слова они выплевывали в душу Москвы, а Парамот ничего не боялся и скалил зубы — нравилось ему ужасно, что его девицу звали Римма. Давно он хотел такую. Он даже придумал новый припев к песне, которую знал с детских лет:

Воскресенский мост крутой, Дом стоит перед горой. И стоит там дом тридцать четыре. Фраеров в том доме нет, Жулик жулику сосед, И живут по сорок рыл в квартире. Припев: Римма!!! Краса! Аргентина!

Слова эти, никчемные, но сладкие, красивые и волшебные, он произносил энергично, помогая себе сжатием в кулак пальцев правой руки, и было это очень верно, потому что все в жизни Парамот делал энергично и порывисто, а любимая фраза его произносилась так: «Какая разница! Дело прошлое! Кап-питально!»

Ну а покойник — завхоз Андрей Степанович — считался его задушевным другом, и это совсем не соответствовало истине, потому что встречались они как хорошие знакомые и собутыльники, и только, а сердца их прямой связи между собой не имели.

Но все-таки Парамот был очень огорчен скорой завхозовой смертью, и к огорчению этому примешивалось некоторое количество вины из-за пса Ботьки, из-за которого вышел у Парамота с завхозом спор за день до этого самого прискорбного смертного случая. Пес Ботька стал к концу лета чрезвычайно хорош, хотя мать его — сука Тайга — отказалась от детеныша вскоре после его рождения, а все из-за того, что к сосцам ее присунули двух щенят породы лайка, а так как она сама была породы лайка, то полюбила их больше, чем Ботю, который являлся сыном дворняжьего кобеля и к лайкам имел половинное отношение.

Андрей Степанович с утра выпил бутылку «москвича» и, около склада своего стоя, терпеливо целился в небо, а помощник бурового мастера со станка ЗИФ-600 Харлампиев Коля должен был в это небо кинуть свою собственную фуражку, чтобы Андрей Степанович смог доказать твердость своей руки и меткость своего глаза. Спор был прост: четыре дробинки на фуражку или в противном случае завхоз обязан выдать Коле литр водки.

Грянул выстрел, и Харлампиев водки не получил. И вот тут-то и явился Парамот — прямо с работы, с канав, которые он взрывал и чистил от лагеря километрах в пяти, недалеко, — пришел, а при ноге у него вышеупомянутый Ботька, сукин сын.

— Бойся! — крикнул Парамот и тут же пояснил: — Это я шучу, а на самом деле — отбой, гвоздики, какая разница!

И начал было Парамот врать о том, как взрывал медведя аммоналовой шашкой и как тот за это чуть не разорвал Парамота вместе с кишками и аппендицитом, когда подошел завхоз и сказал, что он в пса положительно влюбился.

— И ежели ты мне его отдашь как друг — другу, то я сделаю с Боти капитального охотника.

— Глухо. Ага. Глухо, — равнодушно отвечал Парамот. — Я Ботю собственноручно кормил тушенкой, и я его самостоятельно пущу на котлеты и суп, потому что душа моя горюет по свеженькому мясцу.

— А ты говядинку бери, говядинка есть у меня на складе, и приличный кусманчик можешь оторвать.

— Твоя говядина синяя, Андрей Степанович, ты ее не красил, а она сама синяя, и ты жри ее собственноручно и сам страдай, а про Ботьку забудь. Его буду есть я, а не ты. И все. Крест. Глухо дело, глухо, как в танке. Какая разница — дело прошлое. Капитально.