Песня песка

Исследовательская ламбда – сто седьмая линия, как её называли – походила на отливающий металлом купол заброшенного храма. Ламбда уходила на высоту на три человеческих роста, удерживаясь на дюжине стальных колонн, которые тонули в песке. Посадочную площадку перед ламбдой окружал частокол сигнальных ангу́л – кривых и разномастных, как сточенные временем зубы. Площадку постоянно чистили – Кханд утверждал, что однажды её даже заливали жидким стеклом, – однако пустыня всё равно брала своё, и виманы при посадке поднимали настоящий песчаный шторм.

На ламбде круглосуточно работали мощные дхаавы, но Нив мучился от духоты, как будто никакие машины не могли справиться с каара, сухим и сильным ветром, заносившим в помещения повисающую в воздухе пыль. Нив знал, что каждая исследовательская ламбда оборудована специальными устройствами, которые при помощи сложных химических реакций умеют создавать пригодный для дыхания газ, чтобы при необходимости можно было отключить подачу воздуха снаружи, однако Кханд, желая, видимо, попугать Нива, сказал, что вся эта машинерия на сто седьмой уже год как вышла из строя, центральная о проблеме прекрасно осведомлена, но до сих пор не отправила ремонтную бригаду, полагая, что на сто седьмой ничего не может произойти.

Согласно стандартной планировке, которую Нив тщательно изучал перед первым полётом, на каждой ламбде должны быть оборудованы четыре личных отсека, предназначенных для работы и сна, однако на сто седьмой один из отсеков превратился в склад для изношенного оборудования, а в другом нарос такой толстый слой пыли, словно там никто не жил уже с полсотни лет.

В комнате Нива кто-то из предыдущих жильцов забыл фотографию – вид на город со стороны пустыни, поздним вечером или ранним утром, когда ещё горят синие фонари. Ниву не нравился снимок – от него сквозило фальшью. Он хотел содрать его со стены, но не решался – через несколько дней он всё равно улетит отсюда и, возможно, никогда уже не вернётся.

Сто седьмая.

Убранство всех комнат отличалось утомительным единообразием – две из них так и вовсе представляли собой точные копии друг друга, если забыть про пыль, и, перепутав впопыхах дверь, Нив не сразу замечал ошибку. Помогала только фотография города на стене.

В ламбде находились ещё и технические помещения, а также просторная по сравнению с личными отсеками общая комната – с обстановкой, позаимствованной из дешёвого самада, – которую Кханд называл гаандхарва-заалой.

Всю первую неделю Нив и Кханд провели на ламбде вдвоём – единственные живые люди, как несколько раз заявлял Кханд, на расстоянии в сотню миль. Впрочем, Нив подозревал, что это не совсем соответствует действительности, но предпочитал со стариком не спорить.

Поздним вечером, когда от вычитки числовых последовательностей с экрана болели глаза, а вид гаснущего в окне неба вызывал ощущение тревоги и тоски, Кханд вытаскивал Нива в гаандхарва-заалу и заводил очередную историю о пустыне с обилием названий и ругательств на гали, количество которых имело склонность удручающе увеличиваться к концу, из-за чего Нив зачастую вообще не понимал смысла его рассказов.

Во второй вечер они просидели в гаандхарва-заале почти до полуночи.

Нив скучно помешивал ложкой растворимую баланду, которая заменяла им завтрак, обед и ужин. Небо за окнами усеивали тысячи ярких звёзд – казалось, что, пока они говорили, ламбду вынесло на орбиту. Кханд постоянно пил воду из бутылок и часто ходил в уборную.

– Сто седьмая! – удовлетворённо сказал он, возвращаясь за стол после очередного перерыва. – Это даже ещё не настоящая валукаа́бхи! Так, окрестности песков для паа́м-сукрии́да. Им и до этих штук, которые воздух создают, поэтому нет никакого дела.

Всего несколько часов назад, когда они вышли посмотреть, как из вечернего зноя и пустоты рождаются над дюнами маленькие взмывающие в небо вихри, Кханд утверждал, что их ламбда стоит чуть ли не в самом сердце пустыни, куда редко посылают новичков.

– Самое интересное начинается ближе к двухсотой! – говорил старик. – Там уже и радио толком не работает. Упаса́ма! Там уже точно кажется, что вокруг никого, кроме тебя, нет. Да и не было никогда.

– А вы часто оказываетесь на ламбде один? – спросил Нив.

– Бывает и такое. На сто восемьдесят первой я и был всё время один. Ну, кроме виманас. – Кханд засмеялся. – Туда абхила-сита никто, наверное, и ехать не хотел. Когда летали в мекхала-агкати, то пилот мне обычно помогал устанавливать гиру.

Нив кивнул, представляя, как Кханд вместе с пилотом в выцветшей форме тащат гиру по красному песку.

– Когда я впервые попал на сто восемьдесят первую, то ламбда выглядела так, как будто уже с десяток яная́ти пережила, если не с сотню.

Нив тогда подумал, что старик работает в пустыне лишь несколько дней, прилетел на неделю раньше, чем он сам, и теперь дурачит ему голову, изображая из себя бывалого жителя песков, постигшего какие-то невразумительные тайны и тысячи раз летавшего в пояс ветров. Нив даже удивился, когда узнал, что Кханд действительно провёл в пустыне всю жизнь.