Песня синих морей (Роман-легенда)

Колька увидел тысячи рук, протянутых к ним навстречу. Он узнал своих старых друзей и братьев, вместе с которыми дрался на Буге, в Цусимском проливе, на скалах Корфу, с которыми огибал мыс Горн, открывал неведомые архипелаги и оба полюса. Он так же, как все, вертел кабестаны, обтягивал шкоты и конопатил дырявые трюмы измотанных бурями каравелл. Ему даже чудилось: это он, Колька Лаврухин, первый крикнул: «Земля!» Что ж, здесь были равные равным. Матросы со «Стерегущего», открывшие кингстоны миноносца, стояли в обнимку с матросами-черноморцами, которые бросились под танки врага, обвязанные гранатами. Пробившиеся к Антарктиде ничем не отличались от тех, кто доставил хлеб через Ладогу в блокадный город. Подвиги во имя людей были здесь не историей, — живым вдохновением, завещанным будущему. И потому Колька знал, что так же, как он и Елена когда-то, новые поколения мальчишек и девчонок будут грезить огнями ночных кораблей, мечтать о трудных дорогах и ждать, с нетерпением ждать, когда же — с первым рассветным туманом — придет к ним Песня синих морей.

Сейчас эта Песня гремела над морем. Песня о великом содружестве тружеников. О жизни во имя людей. И Колька, подхваченный этой Песней, летел вместе с облачными кораблями в новые неизведанные просторы, по радостному и влекущему курсу вест-тень-зюйд…

Он уже ничего не услышал и не почувствовал, когда его подобрали санитары.

В походной операционной девушка-медсестра, заглянув в побелевшее Колькино лицо, закусила губу и всхлипнула.

— Молоденький-то какой… Он будет жить?

Хкрург-подполковник — суровый и хмурый, уставший от долгих бессонных ночей и беспрерывных бомбежек, — ничего не ответил. В последние месяцы перед ним проплыло множество ран и множество лиц. Он знал, что люди с такою упрямою складкой на лбу, как правило, выживают. Но к ним уже никогда не возвращается молодость.

Глава 18. В КАЖДОМ ХОРОШЕМ СЕРДЦЕ

Шторм свирепствовал четверо суток, и все это время «Зоревой» раскачивался на крупной зыби, ворча и скрипя полубаком, точно пытался пастями клюзов перегрызть жесткие якор-цепи. К исходу четвертого дня волны вкатили в бухту тусклые отсветы солнца.

Корабль готов был продолжить плавание, но задержался в бухте Семи островов, чтобы встретиться с эскадренным миноносцем «Звонким». «Звонкий» доставил для «Зоревого» свежую почту.

Сергей Топольков наблюдал, как матросы, получившие весточки с берега, поспешно спускались в кубрики, не скрывая радости и волнения, торопливо надрывали конверты. Офицеры, вежливо поблагодарив корабельного почтальона, уединялись в каютах. Это были минуты всеобщей грусти по берегу. Но после таких минут — знал Топольков — легче становятся вахты, короче мили и месяцы плаваний даже на самых пустынных широтах. «И в море люди живут заботами берега, — думал он. — В конечном итоге, мирный отблеск портов составляет главную цель каждого мореплаватели, а для военного моряка — смысл его жизни, призвания и скитаний. Люди, которые жадно вчитываются в строки родных и близких, способны осилить любые трудности и, если понадобится, испытания во имя родного берега. Ибо письма со штемпелями далеких сел, городов, деревень олицетворяют для них нечто большее, нежели просто отцовский дом или девичью горенку суженой».

Наступит день, когда и он, Сергей Топольков, получит весточку с берега. Из дому — от родных, от товарищей по училищу, которые служат на разных флотах, и, конечно же, от Зои Каюровой. Она напишет ему о Песне синих морей, которую дарит зрителям, о первом своем концерте, о первом букете сирени. Догадывается ли она, что он так часто о ней вспоминает? А вместе с ней — вспоминает вечерний московский парк, проселки за вагонными окнами, подсолнухи степных полустанков, — все то, что скользило мимо внимания там, на суше, но все чаще теперь вспоминается в море. Интересно, что бы ему вспоминалось, если б на свете не было Зои?

Он тоже напишет ей. Сегодня же. «Июнь, море Баренца. На борту «Зоревого». Нет, корабельное имя нельзя разглашать. Лучше так: «Океан, 70° Норда. Борт корабля Н.». Он напишет об урагане, о плавании и командире эсминца. О первых днях самостоятельной службы. Да, самостоятельной. За время шторма, пока отстаивался корабль, он принял у Сидорчука все дела. Познакомился с подчиненными, даже руководил тренировками рулевых. Вместе со штурманскими электриками «вводил в меридиан» матку гирокомпаса. Затем сверял по описи карты, приборы и инструменты — все то, что в штабных документах, коробящих слух моряков, зовется нудным, — шершавым, как неотесанная, с заусеницами болванка, — словом «заведывание». Ну, да черт с ним, с этим «заведыванием»… Теперь осталось подать командиру рапорты: один о том, что дела свои сдал; другой — его, Тополькова, — о том, что принял. Новый курс «Зоревого» проложит он, Топольков.