Песня цветов аконита

Внезапно Фея вскинулась и заржала, забила передними ногами — и, словно обезумев, помчалась вперед… У самого обрыва вновь взвилась на дыбы. У Юкиро непривычно похолодело в груди, он был далеко — не успеть. Закричали охранники. Сейчас лошадь скинет всадника или вместе с ним сорвется с обрыва. В этом месте неглубоко — и острые камни.

А если юноша чудом выживет, будет калекой…

…Только огромные глаза Йири, его лицо без кровинки: «Мой господин»… Движения резкие — он справился с лошадью, великолепный всадник, — но теперь его почти трясет.

— Вот. Смотрите… — на ладони игла. — Оттуда, наверное… с дерева… Игла не отравлена…

— Обыскать все! — охрана срывается с места. Все так быстро — а, кажется, час прошел.

— Ты отличный всадник, малыш.

Йири стоит у обрыва, ханна цвета ягод вишни бьется на ветру. Смотрит вниз.

— Не смотри, — рука на плече. Голос суховатый, но теплый, будто и не было непонимания в последние дни.

Йири произносит едва слышно:

— Наверное, вам приготовили кого-то еще, и надо освободить место.

— Ты полагаешь? Только мне решать, когда оно опустеет.

С виноватым видом вернулась охрана. Тот, кто пустил иглу, не стал дожидаться развязки — он успел прервать свою жизнь.

— Его хозяев найдут.

— Не найдут, — голос тихий, но какой-то острый. — Я… не хочу смерти Феи. Больше я не буду ездить верхом.

— Что за чушь! — взрывается Солнечный. — Ты беспокоишься о лошади, а не о себе!

Хотелось встряхнуть этого мальчишку, чтобы он перестал нести ерунду. Но у Йири и без того дрожь сменилась какой-то лихорадочной веселостью.

— Ее жизнь дороже моей — моя досталась вам за меньшую плату, повелитель! — Йири гладит рыжую морду лошади, шепчет ей что-то.

Повелителю становится не по себе.

* * *

Зима выдалась теплой. Снег выпадал несколько раз и тут же таял — торопливо, словно смущенно, оставляя мокрую землю. Для уроженца севера зима была радостью — но радостью призрачной. Здесь почти не бывало морозов, и часто вместо снега шел дождь. Но птичьи лапки оставляли следы на снегу — у птиц была своя яна…

Родные, конечно, узнали бы Йири — хотя он изменился. В последний раз они видели его мальчишкой, которому еще не исполнилось тринадцати. Сейчас ему было семнадцать. Он оставался тонким и гибким, как ветка ивы. Лицо еще хранило полудетские очертания; но сам он стал выше, кожа — светлее из-за того, что он теперь редко бывал на солнце. В детстве у него были короткие волосы — теперь они падали на плечи. Черты стали тоньше; руки были идеально ухожены — тонкое запястье, золотистый шелк кожи — трудно поверить, что эти руки когда-то таскали корзины, убирали грязь и выпалывали сорняки. Но главное — изменилось выражение лица. Раньше взгляд был задумчивым, теперь — внимательным, но непроницаемым. Четко очерченные губы хранили намек на улыбку — ласковую, теплую — и вместе с тем отрешенную, как ледяное добро небожителей. Раньше он носил старые и не всегда ладно сидящие вещи из самой дешевой ткани. Теперь одежда подчеркивала красоту жестов и тела.

Перемена сделала его гораздо привлекательнее — и недоступнее. Раньше можно было запросто потрепать его по волосам, пошутить — теперь он не казался простым. Вряд ли даже бойкая младшая сестренка осмелилась бы, как в детстве, с визгом броситься ему на шею.

А что до прочего — было в нем то, что дороже самой яркой, самоуверенной красоты — холодноватое и трепетное, как тень. Такие не зажигают — они сводят с ума.

* * *

Оплетенная стебельками ракушка — лодочка казалась хрупким произведением искусства. Ловкие пальцы пробежали по бокам, в последний раз проверяя узелки.

— Красиво. — Солнечный глянул сверху. — У тебя хорошо получается. Там, на севере, тоже делают такие?

Тень улыбки.

— Нет, господин. Там просто плетут косички из разных стеблей.

— Многие вельможи хвалятся искусно сделанными сэрэн, якобы творением их рук, а сами втайне заказывают их умельцам. Но твоя сэрэн будет самой красивой.

Юноша чуть покачал головой.

— Я не смогу поставить ее.

— Почему?

Йири отвел рукой упавшую на глаза прядь, задумчиво сказал:

— Я не могу покинуть Ивовый Остров. А в Столице где мне стоять в храме? Среди придворных? Или среди народа?

— Странная манера отвечать вопросом на вопрос, — поморщился Юкиро. — Видимо, только смерть отучит тебя от нее.

— Смерть? — эхом откликнулся Йири.

—Творец Сущего! Ты снова! Впрочем… — Юкиро чуть улыбнулся. — Мне уже все равно, как ты говоришь. Сэрэн приносят в храм в День Нового Лета…Ты очень давно не делал этого, так?

— Разве это имеет значение, господин?

— Не имеет, — отрезал Юкиро. — Но я хочу подарить тебе этот день.

— Многие хотят не того, что им дано… Но сам Благословенный — всегда ли может иметь, что пожелает, и делать, что хочет?

— Когда-то ты казался мне дурачком, — задумчиво сказал Юкиро. — Это удивляло меня и спасало тебя от смерти. Ты говоришь то, что не произносят даже во сне, и не понимаешь, как дерзки твои слова. Иногда ты кажешься мне святым, иногда — сумасшедшим. Иногда — просто ребенком.

— Я далеко не дитя, — тихо возразил Йири.

— Иногда ты проходишь по самой кромке моего терпения. Ты не понимаешь, к чему ты так близок.