Песня цветов аконита

«Никого у меня не осталось. Даже Цветок бегает где-то. Пропал или родичей встретил, что ли… А там, над головой — все беспечные».

И — глаза подняла:

— Если вдруг жив… подарите счастье ему.

Наутро услышала голоса. Сонная, потянулась под одеялом словно котенок, один глаз приоткрыла. Травинки лицо щекотали. Туман низко висел — негустой, было видно поляну. Люди о чем-то спорили, переходили с места на место — а несколько фигур в центре застыли. Аюрин поднялась, потянулась еще раз лом, и пошла к Муравью.

— Эй! — тихонько окликнула. Тот повернулся — лицо встревоженное, брови нахмурены. Рядом с вожаком — парнишка едва ли старше Аюрин, незнакомый. Весь исцарапан, одежда изодрана.

— Плохо! Тех, кто по ту сторону ущелья остался, настигли. Прав был старик. Мальчик через кустарник от них ушел.

— Как бы за собой не привел, — не по-доброму откликнулся кто-то. — А те — сами выбрали. Ты звал.

Парнишка, что принес весть, глаза опустил — словно себя виноватым считал. Но сказал:

— Не найдут вас. Я умею прятать следы. И по реке долго шел… там, где мелко.

— Долго мы, как зайцы, будем от них по кустам прятаться?! — злой голос, немолодой.

— Пока придется, — Муравей отвечал спокойно. — Сейчас выступим — ляжем все.

— Пока мы тут петли меж рощами нарезаем, наши деревни сгорят!

Аюрин стерпеть не смогла.

— Ну, так и возвращайтесь, сидите каждый в своей норе! Не больно-то родным поможете, если вернетесь! А если кто донесет, что среди нас были, хоронить будет некому! Не пожалеют!

— Тише, тише, огонь летучий, — шепнул Муравей. Его глаза улыбались. Но — посерьезнели, когда к людям своим повернулся. Говорил, уговаривал. Аюрин же на парнишку уставилась — таких не видела. Неприметный совсем, если бы не одно — глаза разные. Левый карий, цвета густого меда, а правый темно-голубой.

"Не иначе лесной дух, тери-тае", — решила девчонка, потянула Муравья за рукав:

— Эй! Эй, оглох, что ли?

Мужчина раздосадованно повернулся на голос.

— Чего тебе? Сама передумала, что ли?

— Ты на его глаза посмотри! — страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.

— Такое бывает!

Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота — глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели — одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили — хоть одного спрячете или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то — деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, казне убытка не будет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье — уничтожали семью. Если виновного найти не могли, расправлялись со всей деревней.

И ввели новый запрет — на оружие. Раньше крестьяне только мечи — лэ и копья запрещались, и то — бывшие воины, осевшие на земле, ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал приходилось отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.

«Хотите охотиться — ставьте силки», — отвечали охотникам-лучникам.

Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона — вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов гнулись под тяжестью тел. Командиру было не до разбирательств — захваченных убили сразу, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.

— Как младенцев, — пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.

— Я ненавижу их! — закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не замечая камней и комьев сухой глины.

* * *

Столица

В табуне были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по баснословной цене. Они уступали шаварским по красоте, но не по резвости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, разной масти — все больше гнедые, вороные и пегие — таких чаще дарят чужеземцам.

Конюхи подбежали с поклонами, готовые подсказать, — он повел рукой.

— Я сам выберу лошадь.

И пошел, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего жеребца, который с интересом потянулся к юноше.

— Этот.

— Он — йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.

— Да.

— Коня зовут Рыжий. Хороший выбор.

Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.

— Оседлайте и приведите на поле. Я хочу знать, на что он способен.

…Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Поскакал, спрыгнул с Рыжего, и забыл про коня, устремившись вперед.

Ёши видит глаза — растерянные, почти умоляющие.

— Ты ведь мальчишка еще, — говорит. — Глина в руках мастера. А он — мастер, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.

Повернулся, пошел. Йири почти бессознательно шагнул следом.

— Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему — лучше не знать, да и не интересно.