Песня цветов аконита

Игрушка — искусственный сад. Тонкие прутья окрашены в белый — легкими касаниями кисти, так, словно тронуты инеем. Хрупкими казались, звенящими. Горное дерево — прочное, темное, легко режется — в самый раз для таких поделок.

И на траве лежал иней — шитье на зеленой ткани. Только мало травы во дворике храма Защитницы, все больше плитами выложенные дорожки.

Соколица мало изменилась за эти годы. А вот сестра ее Хали — изменилась сильно. Выросла — и, как ни странно, стала меньше похожа на мать. Впрочем, и на отца походила не слишком.

— Так и нет у меня детей.

— Э! Не срок еще, не торопись огорчаться.

— Не срок, — краешком рта усмехнулась Аину. — Сама знаю. Только — хоть радость была бы. А так — ни дочь, ни жена…

— С мужем вроде бы лад у тебя?

— Разве иное возможно? Он тут словно пленник. Живу, как жила — песни да музыку слушаю, только не выхожу никуда.

— Зря не выходишь.

— Зря… — голос дымкой подернулся, словно закат серым стал — не поправить. Только ночь впереди. — Отец мне замену нашел…

— Глупая, — а Соколицы голос, напротив, не соколиным — голубиным стал, нежным. — Сама себе огорченье придумала.

— Глупая была бы, если б не знала… Я долго терпела, сестра. Надеялась, что он умрет или покинет двор. А он получил должность и остался подле отца. Но даже это могло быть неважно — с ним всего лишь хорошо расплатились. Но я его видела, Соколица. Его глаза. Хоть он опустил их тут же — без разницы. Так смотрят нужные.

Старшая женщина вздохнула едва слышно.

— Делать что думаешь?

— Пока ничего. Или что посоветуешь?

Соколица задумалась на минуту.

— Жди.

«Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину».

Словно вернулась в детство. Снег лежит уже третий день, на земле и на листьях кустарника. Сколько еще продержится? Вряд ли больше недели. Я почти не покидаю покоев, кажется, про нас с мужем забыли, словно мы и не возвращались из Дома-на-реке. Кайсин и Амарэ всегда со мной. Сегодня они играли в снежки, словно девочки. Потом стали бросать в цель — в лоб маленькой статуе оленя. А потом — пишу, и щеки краснеют — и меня втянули в свои забавы. Как приятно держать снег в руках. Чувствуешь его холод и жар собственных ладоней. Жаль, когда он тает в руках. Словно не сумела удержать, сама убила его.

Сколько человек видели сегодня, как я играла в снежки? Слуги наверняка видели. Когда мы поднимались по лесенке, глупышка Кайсин большими глазами поглядела на меня и удивленно протянула: «Какая вы красивая, госпожа!»

Да. С растрепанной косой и порозовевшим от игры и смеха лицом. Однако при несомненной преданности девочки, красивой она меня еще не называла… И никто, кажется, не называл… Может быть, снежная фея коснулась меня, вложив в сердце беспечность?

Хали заметно волновалась. Еще бы. В последний раз они виделись наедине полгода назад, когда они с мужем собирались в Дом-на-реке. И то нельзя было счесть за разговор тот короткий обмен заранее известными словами. А сейчас она пришла совсем за другим. И была уверена, что отец удивлен, насколько он вообще умел удивляться. В пальцах ее непонятно как оказался цветок из драгоценных камней, и Хали крутила его, не замечая того.

— Отец, считаешь ли ты, что твой младший брат — или его сын — должен занять твое место, когда ты уйдешь? Я люблю их обоих, но ты мог бы оставить еще более достойного.

— Интересно.

— Если бы я перестала быть единственной дочерью…

— О чем ты беспокоишься? Твоя судьба устроена. Разве тебе плохо?

— Я благодарна…

— Тогда что же толкнуло тебя на такой разговор?

— Почему не забота о себе? Если мой брат будет править, я смогу стоять выше, чем при ком-то другом.

— Ты уже похоронила меня? — Хали показалось, что отец смеется над ней.