Песня Волчьей луны (СИ)

— Я хочу обратиться, — негромко признался Ирвин, и Бейлин осторожно погладила его по голове: прикосновение вышло легким, почти материнским. — Хочу обратиться, напасть на кого-нибудь, и пусть меня тогда пристрелят.

Если один в истинной паре умирает, то умрет и второй — эксперимент Лотара и Сандарин это наглядно показал. Но Ирвин сейчас чувствовал, что это для него еще не конец — и от этого становилось досадно и горько.

— Не надо, — прошептала Бейлин: обняла его, поцеловала куда-то в висок, и Ирвин понял, что она плачет. — Не надо так, давай еще поживем немного. Вдруг все еще изменится?

Ирвин усмехнулся. Что тут может измениться? Но Бейлин просто хотела поддержать его, пусть и неуклюже — и от этой поддержки становилось легче. Рядом был кто-то, кто искренне разделял его боль.

Потом он, кажется, задремал — траурный зал вдруг соскользнул куда-то в сторону, и Ирвин увидел степь: свежую, наполненную всеми оттенками воздушной зелени. Далеко-далеко синел размытый горный хребет, и воздух был таким сладким, что его хотелось пить, словно дорогое вино. В степи был день, но Ирвин, шагая среди высоких трав, чувствовал над головой луну.

Она пела. Сейчас ее песня была торжественным гимном любви и жизни — в ней не было ни капли боли и безумия. Она была не такой, к какой привык Ирвин: он вслушивался в переливы мелодии, и все в нем поднималось и текло куда-то вперед.

Он вдруг понял, что кого-то ведет за руку. Опустив глаза, Ирвин увидел темноволосую девочку — он не очень-то разбирался в детском возрасте, но решил, что ей не больше трех лет. Девочка посмотрела на него, улыбнулась, и в ее карих глазах заискрилось веселье.

— Догоняй! — закричала она и, освободив ладошку из его руки, бросилась бежать туда, где из прозрачного воздуха раннего лета вдруг соткался мальчишеский силуэт. Этот ребенок был уже старше, он показался Ирвину школьником. В его руках была катушка, и мальчик сосредоточенно смотрел, как большой воздушный змей упруго плывет по ветру.

— Догоняй! — девочка обернулась, замахала рукой. — Догоняй уже!

Ирвин вздрогнул и проснулся.

Наступил вечер — в траурном зале горели лампы, и какие-то человеческие тени скользили от дверей к постаменту, замирали, скорбно склонив головы, и утекали прочь. Лицо Арьяны хранило спокойную умиротворенность, словно она сделала очень важное дело и заслужила толику отдыха. Долгий и трудный день подошел к концу.

Ирвин поднялся и приблизился к постаменту с гробом. Арьяну нарядили в традиционное синее платье с золотой вышивкой, надели ледариновую цепочку с дымно-голубым бриллиантом. “Она же спит, — подумал Ирвин, глядя в лицо жены. — Спит и видит степь, бескрайнюю зелень и наших детей”.

Ничего этого уже не будет. Никогда.

— Прости меня, — негромко произнес Ирвин. — Прости и подожди там, хорошо? Я скоро.

Арьяна не ответила. Она взяла в руки ледарин, но превращение так и не состоялось.

Что-то пошло не так, и Ирвин не знал, что именно. Впрочем, это уже не имело значения.

— Я скоро, — повторил он, и Песня Волчьей луны поднялась в нем так, что на какое-то мгновение он оглох. Но обращения не случилось — какое-то время Ирвин стоял у гроба, пытаясь опомниться и прийти в себя.

Превращение должно состояться, шепнул ему голос Луны, и остался последний этап. Ты знаешь, что нужно делать.

Ирвин кивнул и, повинуясь тихому темному зову, склонился над Арьяной и поцеловал ее в губы.

На какой-то миг ему сделалось очень холодно — а затем холод смыло огненной волной жара, который, кажется, проник во все клетки его тела, выжигая все, что было прежде, выплавляя из Ирвина нового человека. Мир заволокло серебристо-синим туманом, кровь застучала в голове, и затылок наполнился болью.

Далеко, в невообразимой вышине, зазвенели бесчисленные голоса птиц, расцветая торжественным гимном бесконечной любви и жизни.

Когда Ирвин очнулся, то увидел, что Арьяна сидит, вцепившись в край гроба — живая и невредимая, немного растерянная, но живая, да, совершенно точно живая.

Песня Волчьей луны оборвалась в его ушах. Звериная суть рассыпалась серебряными брызгами, чтобы никогда уже не вернуться.

— У нас получилось, да? — спросила Арьяна, глядя на Ирвина с тем бесконечным теплом, с которым истинная может смотреть на своего истинного, свою вторую половину. — Получилось? Мы смогли?

Эпилог

— Вот так я тебя и увидел в первый раз. Когда родился Оллин, я точно знал, что скоро придешь и ты.

Вонда кивнула, поправляя платье на кукле. Кажется, Ирвин рассказывал эту историю уже в сотый раз, но девочка готова была слушать ее снова и снова. Для нее рассказ о родителях сделался чем-то вроде сказки на ночь: однажды, когда у малышки резались зубы, Ирвин носил ее на руках, укачивал и вдруг неожиданно для самого себя начал рассказывать о том, как Арьяна взяла в руки ледарин и изменила свою природу.

Тогда девочка умолкла и долго слушала его с тем тихим вниманием, с которым дети ловят каждое слово сказки. И боль в деснах отступила, а наутро прорезался первый зуб.