Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Сергей Гаспаров не был, конечно, анахоретом, как говорил о нем Тристан, и также не имел ничего против Ёлы, чего та слегка опасалась. Но, привыкнув с самого детства, еще с первых классов, держаться в стороне, особняком, он с годами довел эту привычку чуть не до страсти, самому ему не совсем понятной, от которой отделаться, однако, он не умел. Возможно, что он и не стал бы слишком стараться, если бы вдруг не обнаружилось, что жить так, как он жил прежде, он уже больше не может. Всему виной было нечаянное фиаско, которое как-то, с месяц назад, он потерпел внезапно на улице, в пустой и, собственно, безобидной стычке с двумя верзилами, покусившимися от делать нечего на его карман. Итогом краткой, но бурной потасовки (на нее он все же отважился) был расквашенный нос, утеря перчаток и шапки и позорное бегство, - и вот именно с ним-то, с этим бегством и страхом он как раз и не способен был помириться в душе. Действительно: это было не то, чего он ждал от себя. История эта обыкновенная и незаслуживающая упоминания, когда бы не те важные для Гаспарова последствия, которые он сам с отвращением должен был признать про себя. Внутренний его мир, мир спокойствия и уравновешенности, в котором он привык жить (и концу которого на один краткий миг, но лишь на миг - тогда, на улице, - даже был рад), действительно погиб безвозвратно, вовсе изменив его собственный взгляд на вещи. Он, впрочем, и сам не знал покамест, в чем теперь заключался этот его взгляд.

Правда, со стороны вряд ли кто-либо отыскал бы в его внешности какие-нибудь важные изменения по сравнению с прежним. Он не выглядел ни усталым, ни осунувшимся, в глазах его не видно было никакой особенной задумчивости или подавленности, новая вязаная шапка вместо забытой на снегу и одетая теперь по случаю оттепели, была ему к лицу, и когда они с Патом вошли с улицы в подъезд, он приостановился у первой ступени, чтобы снять с рук новые же замшевые перчатки, удобные на руке. И все же внутри у него дело обстояло совсем не так ладно, как снаружи. Он это чувствовал сам и как бы не слишком еще себе доверял: последний месяц - особенно несколько дней после стычки на улице - были тяжким временем в жизни столь благополучного на вид Гаспарова.

На свою беду, он принадлежал к числу людей, не способных долго оставаться в разладе с собою. Он к этому просто не привык. Вернувшись бегом домой и остаток ночи проведя в кошмарах, он сейчас же на следующее утро, едва проснувшись, стал деятельно изгонять из души болезнетворный осадок, оставленный гадким происшествием в подворотне. Обычно для людей этого сорта, как хорошо известно из психологии, бывает необходимо тотчас после открытия у себя какого-либо недостатка, порока или слабости, этот порок немедленно исправить, даже не за час и не за день - о годах речи нету, а прямо тут же, на месте. И если возможности такой почему-нибудь не представляется (а ее не представляется никогда), то в этом случае внутренняя работа состоит вся в утешении и убеждении себя, будто открытая черта на самом деле не то что бы порок, а так себе, просто особенность характера; что истинные причины ее так глубоки и сложны, а последствия так незначительны, что прежде еще нужно десять раз подумать, ст(ит ли что-нибудь менять, а если да, то как и что именно и т.д., и т. п., до полного в конце концов успокоения. Однако на этот раз судьба в обличии собственного его, Гаспарова, воображения неожиданно сыграла с ним еще одну недобрую шутку, закрыв для него, по крайней мере на время, этот привычный путь.

Проснувшись от лязга скребера под окном, соскребавшего по улице лед, Гаспаров несколько секунд лежал, закрыв глаза, и в эти несколько первых секунд припомнил все, бывшее накануне. Сам не зная зачем, вдруг он стал представлять себе, как бы все могло повернуться иначе, если бы он не испугался тогда и не побежал. Он внимательно, хотя и полусонно исследовал, какие открылись бы перед ним возможности, если бы он не только вступил в неравный и невыгодный для него бой, но вдобавок вышел бы из него победителем (в мыслях это получилось совсем легко). Однако возникшая вслед за тем картина была до того гнусна - хотя он сам не мог бы как следует объяснить, в чем тут, собственно, была гнусность, - а вместе с тем и привлекательна, и в то же время на фоне ее до того безнадежно-грубо встала реальность, что Гаспаров буквально подскочил на постели и замотал головой. С внезапной ясностью он понял, что никогда до сих пор он не хотел ни в чем быть победителем.