Песочные часы

Аккордеонист Слава очень всех объединил, под его аккордеон проходила вся лагерная жизнь: зарядка, построение на линейку, походы в лес и на речку. Днем пели бодрые, пионерские, всякие там «Друзья шагают в ногу…», «Кто в дружбу верит горячо…», но мало-помалу все попали под обаяние совсем других песен, их Слава знал множество, да и мы знали еще по прошлым годам, а кто-то привез новые. До того пропитались песнями, что даже в одиночку пели, они окружали нас как магнитное поле, и все события виделись сквозь песенный настрой. Может, еще и поэтому в лагере установился тон всеобщего доброжелательства. Самые вредные и скандальные под влиянием песен старались доказать свое благородство.

Но всему приходит конец.

Вечером был прощальный костер. Его сложили у реки, врыли в землю высокую сухую елку, к ней прислонили толстые сучья, доски. И в сторонке еще заготовили кучу дров, чтобы подбрасывать. Все расселись полукругом. Двое вожатых запалили елку с двух сторон, плеснув на нее керосином. Огненный фонтан с треском взвился в небо. Ольга Николаевна произнесла речь, которую никто не слушал. Оксана сплясала под аккордеон свой традиционный гопак, две девочки из среднего отряда исполнили басню «Ворона и лисица» — довольно смешно, потому что читала одна, а жестикулировала из-за ее спины — другая. Все это было традиционное, не обязательное, а хотелось в этот последний вечер чего-то необыкновенного. Чтобы запомнить.

Вдруг подошел и сел рядом Петя Лившиц, с которым мы когда-то выкармливали птенца. И хотя это ничего не значило — сел и сел, я подумала: а вдруг не просто так сел? Вдруг сейчас повернется ко мне и спросит: «У тебя есть дома телефон?»

В этом вопросе многое заключено. Он как зародыш дальнейших отношений: скажешь «нет» — он завянет как пустоцвет на тыкве. Скажешь «да» — будет продолжение. Конечно, я бы предпочла более яркую личность. Но более яркие не очень-то мною интересуются. С другой стороны, Петя как человек мне нравится. Если он позвонит мне в Москве и скажет: «У меня два билета в театр» — я пойду. Я никогда еще не ходила в театр с мальчиком.

А после театра он пойдет провожать меня. И в Кривоарбатском переулке мы встретим Сережу Скворцова. И Сережа удивится, что я с Петей, и посмотрит на меня с интересом, и мы втроем будем стоять посреди переулка и обсуждать спектакль.

И кто-нибудь из класса нас увидит, и весь класс узнает, что я дружу с мальчиками.

Эти волнующие мысли сливались с песнями про гавани в далеком плаванье, таверны и пиратов. И я улетала куда-то туда, где скрипят снасти и бушуют страсти.

А Петя сидел и молчал. И вдруг встал, потоптался немного, словно хотел что-то сказать, да так и не решился. И ушел в темноту.

Костер уже догорал.

— Костровые! — крикнула вожатая. — Гасите костер!

Двое мальчишек побежали с ведрами к реке. Вернулись, расплескивая воду, и начали заливать костер. Угли шипели и не хотели гаснуть. То там, то здесь из-под толстых головней вырывались маленькие живучие язычки. Но вода сделала свое дело. Сразу стало сыровато и как-то знобко.

Возвращались не строем, а как придется. Когда взошли на откос, я оглянулась, увидела речку, блестевшую при серпике луны, горбатый силуэт ивы, поляну, и пришло грустное понимание, что сегодняшний вечер не повторится уже никогда. Может быть, в этом и была его необыкновенность.

Наутро была торжественная линейка со спуском флага, а после завтрака всем велели готовиться к отъезду. Некоторые девочки успели сбегать на луг, набрать цветов, чтобы приехать домой с букетами.

Автобусы показались из-за поворота. Один, другой, третий. Подъехали, развернулись, оставив следы шин на волейбольной площадке, и остановились.

Три шофера вышли, сели на скамейку и закурили.

Автобусы пахли горячим бензином, городом, и эти запахи ворвались в запахи леса, смолы, цветов и теплой земли как резкий звон будильника врывается в сон.

И вот уже все столпились у раскрытых дверей, вожатые следят за порядком, пропускают по спискам — сначала малышей, потом постарше, потом самых старших.

Вот расселись, устроились, о чем-то оживленно болтают, смеются.

Последними вошли в автобусы вожатые и воспитательницы. Шоферы побросали окурки, неторопливо поднялись и заняли свои места в кабинах.

Вот натужно гудя и пыхтя, тронулся первый автобус, за ним второй, третий. Мои подруги, прильнув к окнам, махали мне. И я им махала.

Потому что я-то оставалась.

Послезавтра приедет мама, и мы с ней будем жить в деревне Дровнино, неподалеку, а сегодня и завтра я переночую у тети и дяди, которые снимают дачу в той же деревне. А наш пионерский лагерь с завтрашнего дня станет домом отдыха для сотрудников театра Вахтангова, и с ними вернутся некоторые из тех, с кем я провела эти два месяца в лагере. И еще некоторые из тех, кого я знала по прежним годам, но которых уже не брали в лагерь по возрасту. Так что мне скучно не будет. Но это с послезавтра. А сейчас я одна. И еще завхоз Елена Ивановна.

— Ты теперь куда? — спросила Елена Ивановна.

— К тете, в Дровнино.

— На дачу? Ох, разбалуешься, небось.

И она ушла, позвякивая ключами.