Песочные часы

У меня опять кружилась голова. Они что-то говорили о сотрясении мозга. Неужели это так долго длится? Мне казалось, что я уже очень давно здесь. Не могу сказать, чтобы мне это было неприятно: я принимал заботы фрау Лины как относящиеся именно к Рудольфу Шереру, хотя ее не посвятили в дело, как я и предполагал.

Наступало раннее утро. Напротив, через улицу, не подымалась еще железная гофрированная штора на окне галантерейного магазинчика. Проехала на велосипеде почтальонша с кожаным мешком на багажнике. Прошел шупо, и на его блестящем шишаке заиграл бледный отсвет еще не погашенного фонаря. Величественный полицейский был, однако, инвалидом: из-под синей пелерины виднелся подколотый выше локтя рукав.

Я машинально ловил все приметы негромкой боковой улицы, она была непривычна мне в такой ранний час. Мне подумалось, что «Песочные часы» удачно избраны для дела: нелюдная улица, тир, винный погреб… «Да еще пустующий гараж во дворе», — вспомнил я. И свои люди, теряющиеся среди других, непосвященных завсегдатаев… И пользующийся доверием у местных «лейтеров», Лео Филипп Кранихер, участник французской кампании, инвалид войны. А Франц Дёппен? Ну, этот вне подозрений: балагур, анекдотчик…

Что заставило скрыться Зауфера? Впрочем, ведь я сам придумал, что он именно «скрылся». Может быть, он просто уехал по делам фирмы? Но почему-то я не надеялся на это: в голосе Филиппа мне тогда послышался оттенок бесповоротности — «…уехал надолго…». Так не говорят о человеке, отправившемся в деловую поездку.

Я прислушивался к звукам, возникающим в глубине дома: к хлопанью двери у входа «для прислуги» — это пришла повариха. Вот она загремела посудой, потом зажужжала кофейная мельница. Какая-то жизнь началась и в «зале», — верно, фрау Дунц не успела вчера закончить уборку — ей теперь приходится трудно… Но Лемперт, по крайней мере, помогает ей управляться дома. Я поймал себя на мысли, что люди маленького круга, очерченного границами бирхалле «Песочные часы», сделались мне близкими, что я сам в этом кругу не инородное тело. И это было мне приятно.

Как часто теперь со мной случалось, я снова уснул незаметно для себя и так спокойно, словно все уже было решено в моей судьбе.

Когда я открыл глаза, мне показалось, что я еще сплю, потому что в старом кресле напротив меня сидел господин Зауфер. Только то, что он читал «Берзенцейтунг», убедило меня, что это не привидение. Неужели даже привидения охвачены унифицированной печатью рейха?

— Вы не уехали? Какое счастье для меня… — пробормотал я потрясенно.

Он отложил газету, снял свои приметные, в золотой оправе, очки для чтения и сказал спокойно:

— Мне просто не стоит мелькать здесь часто, Руди…

Я не успел еще как следует освоить, прочувствовать, что он так назвал меня…

— Ты очень похож на отца, Руди, — продолжал Генрих Деш, — я подумал об этом, как только увидел тебя. Но, конечно, мне и в голову не могло прийти, что ты сын Курта. Я думал о случайном сходстве… Как мог я знать?

3

За новым поворотом судьбы открылось многое, очень многое. И счастливое. Счастье было подняться по трем каменным ступенькам груневальдского особнячка, громко именуемого «виллой», нажать кнопку звонка под медной дощечкой: «Доктор юрис. Герберт Зауфер», услышать шаги за дверью и произнести обычное: «Доброе утро, господин доктор! Это я…»

Так начинался день, который выдавался не часто и поэтому был особенно значителен.

Обычно мы уезжали за город. Генрих Деш любил местечко с поэтическим названием Онкельтомсхютте[9]. Мы добирались туда подземкой. Генрих говорил, что когда-то здесь был чудесный уголок. Сейчас он ничем не отличался от других берлинских пригородов.

Генриха эти места привлекали воспоминаниями. И так как эти воспоминания касались моего отца, то они становились как бы и моим достоянием. Мне казалось, что я вижу в кленовой аллее, тогда густой и тенистой, молодого, немного постарше, чем я сейчас, докера Курта Шерера. Воображение мое легко снимало седины Генриха, сглаживало морщины на его лице, выпрямляло слегка сутулую спину. Рядом с моим отцом он, человек умственного труда, выглядел, верно, более хрупким, более «комнатным»… Как они сблизились? Стали друзьями?

— Видишь ли, Вальтер, моя дорога шла не так прямо, как у твоих родителей. Хотя я старше твоего отца, он долго был моим наставником. Сначала нас связывала просто взаимная симпатия, и мне любопытно было узнать его друзей, его девушку — это была твоя мама, Вальтер. Красивая деревенская девушка… — Генрих улыбнулся, посмотрел на меня, за толстыми стеклами очков его серые глаза казались неестественно большими. Какими они были тогда? Когда в них отражалась «красивая деревенская девушка». Как смешно, что мою высокообразованную маму назвали просто «деревенской девушкой»!

Генрих угадал мою мысль:

— Твой отец уже тогда был партийным функционером. А Кете только приобщалась к делу.