Песочные часы

Нам повезло: мы нашли свободные места. Но пока мы обедали, народу все прибавлялось, и в конце концов довольно просторное помещение оказалось забитым до отказа. Но всё подставляли стулья и теснились, а многие у входа ждали, и кто-то уже громко выражал недовольство медлительностью официантов, кто-то с кем-то ругался, и кельнеры, подняв над головой стулья, метались по залу, рассыпая на все стороны: «Момент! Момент!» И вдруг стало видно, что, в общем, никакой это не «настоящий ресторан», а просто летний балаган, которому осталось жизни какой-нибудь месяц, а потом забьют досками окна, задвинут щитом двери — и до весны здесь будет только снег, тишина и вороний грай, как на кладбище… А пока все люднее и шумнее становилось в зале, так что маломощный оркестрик на эстраде прилагал свои усилия напрасно: выкрики и споры делались, наоборот, все слышнее, какая-то нервозность накапливалась в воздухе, какие-то токи проходили по залу; то здесь, то там обнаруживались пьяные, задиравшиеся с соседями по столу, и хотя вспышки эти быстро и умело ликвидировались под командой метрдотеля, по виду типичного вышибалы, но что-то оставалось в атмосфере: будоражащее и недоброе.

Что-то, чему мы не придали значения, сообщали вновь пришедшие, озабоченное выражение появлялось на лицах, многие даже встали с мест и подходили к соседним столам, опять-таки что-то нашептывая, и наконец и до нас докатилось: «Слушайте, слушайте! Да потише вы!»

Когда в зале стало сравнительно тихо, послышались в отдалении раскаты грома. «Гроза где-то…» — произнес кто-то равнодушно, но на него сразу набросились: «Какая гроза! Вы что? Разве это гром?» И сейчас же помещение словно охватило языками пламени, то здесь, то там вспыхивали накаленные реплики: «Бомбят Берлин!», «Массированный налет!», «Английские бомбардировщики идут волнами…»

Отдельные очаги паники все разрастались, сливались, и теперь она уже двигала людьми: они вскакивали из-за столов, громко звали кельнеров, у дверей создалась пробка, истерические взвизги женщин, ругань мужчин… Из общего шума выделялись наэлектризованные голоса, возвещавшие уже невесть что: «Горят химические заводы!», «Берлин оцеплен!», «Поезда не ходят!..»

В течение считанных минут возникла и разрасталась паника, все уже не двинулись, а бросились к выходу, началась свалка у дверей. Метрдотель, стоя на стуле, призывал соблюдать спокойствие, но его тут же сшибли. Догадались открыть запасные выходы, но и это не спасло положения: у всех дверей образовались водовороты барахтающихся тел, напоминающих тюленье стадо на отмели.

Можно было понять, что людьми руководит страх не попасть на поезд и неизвестность о происходящем в столице, но в поведении толпы уже не было ни логики, ни разумного начала, — паника, подогреваемая изнутри слухами самыми фантастическими, разрасталась, и представилось, что там, за стенами, сливаются потоки обезумевших людей, которых уже не остановить!

С самого начала, как только раздались крики о том, что бомбят Берлин, Иоганна страшно побледнела. Когда обозначилось движение к выходам, я силой принудил ее оставаться на месте. «Там мать и малыши…» — пробормотала она, умоляюще глядя на меня, словно я мог как-то помочь им. Единственное, что я мог, поскольку владел собой, это отвести Иоганну от опасного потока, устремившегося к станции, если нам удастся благополучно выбраться из ресторана.

— Мы останемся на месте, пока не кончится эта давка у дверей, — заявил я твердо и тотчас почувствовал, как Иоганна, повинуясь, верно, не столько смыслу, сколько тону моих слов, затихла и только дрожала всем телом, прижавшись ко мне и с ужасом глядя на разбушевавшееся человеческое стадо, атаковавшее выходы.

Среди хаоса опрокинутых стульев и поваленных столиков появился снова давешний вышибала в съехавшей набок вместе с бабочкой манишке. В шуме не было слышно слов, а только видно, как он, энергично жестикулируя, командует растерявшимися кельнерами, пытаясь навести хоть какой-то порядок.

При всей тщетности усилий, его фигура вызывала уважение, словно он был капитаном корабля, идущего вместе с ним ко дну, но не теряющим достоинства. Хотя вся энергия метрдотеля направлялась, вероятно, лишь на то, чтобы обеспечить расчеты с клиентами…

Наверное, я был единственным в зале, по понятным причинам сохраняющим спокойствие. Мне была ясна тревога Иоганны, но мы еще не так сблизились, чтобы я полностью разделял ее волнение. Поэтому я хладнокровно отмечал, ничуть при этом не удивляясь, как неистовствовали только что казавшиеся такими благодушными и корректными «приличные люди».

Мне попалась на глаза пара, сидевшая с нами за завтраком; супруг пробивал себе дорогу, орудуя зонтиком почти как кистенем, а жена, уцепившись за его рукав, лягала ногами напиравших сзади. Кто-то, вовсе озверев, расчищал пространство вокруг себя, замахиваясь стулом, и я увидел, как женщина, отчаявшись в своих попытках пробиться к дверям, поднялась на подоконник, намереваясь выпрыгнуть со второго этажа.