Песочные часы

Сейчас на лице его было сложное выражение радости и горечи, расположения и осторожности. Взгляд немолодого человека из-под широких темных бровей с вкрапленными в них редкими седыми волосками говорил: «Посмотрим, кем ты стал, что с тобой сделали, а, Макс?» — а Макс, «любимец народа», как вошел со своей плакатной белозубой улыбкой, так и не расставался с ней, словно лицевые мускулы у него были так от-тренированы, как все его ловкое тело, запакованное в мундир с этим роскошным знаком.

Но вот они сблизились, короткое объятие потушило озарение на лице хозяина, но я уже что-то понял, мне открылась непростая связь этих двух людей, и, во всяком случае, я уже твердо знал, что толстый кабатчик охвачен глубоким чувством. А Макс? Вероятно, тоже. Все разыгралось так быстро, что только при моей теперешней склонности к наблюдениям за самыми малыми величинами в области человеческих чувств можно было засечь все эти микродвижения души.

Удивительным образом вопросы, обращенные к Максу и обычные в таких случаях, меньше всего отражали действительный интерес спрашивающих. Они бодро держались на поверхности: «Как оно там?», «Двигаемся?», «Жив, цел?» и тому подобное, в то время как каждому было бы естественно спросить только: «Страшно там?» и «Долго ли еще?» Может быть, если бы эти вопросы были заданы, Макс расстался бы со своей плакатной улыбкой и всем стало бы легче.

Рассыпая междометия, посетители выяснили, что Макс получил трехдневный отпуск в качестве поощрения за отличную службу, и, следовательно, еще будет время его послушать. Вскоре все вернулись к своему пиву. Макс уселся за столиком, мундир он расстегнул и с удовольствием осматривался по сторонам, как будто искал перемен и был доволен тем, что не находил их. Я ожидал, что хозяин сядет с ним и прикажет мне подавать на стол, но опять-таки по выражению лиц обоих понял, что этого не будет и, более того, что я здесь лишний, как и все остальные. Действительно, Филипп охотно прощался с посетителями и отпустил меня раньше обычного.

Час дня — обеденное время. Столы накрывали с расчетом на людей, которые спешат вернуться на работу. Они разворачивали бумажные свертки или открывали стандартные коробочки со своими бутербродами и требовали кофе, который имел в это время больший спрос, чем в любое другое. Потом они закуривали и перебрасывались короткими репликами насчет военных новостей, слишком короткими, чтобы могла возникнуть беседа или обмен мнениями, и каждый спор угасал прежде, чем разгорался.

В обеденный перерыв у каждого втискивались еще какие-либо необходимые дела, а опоздание на работу, даже минутное, теперь, в военное время, могло быть квалифицировано как акт саботажа. Поэтому обеденный час, несмотря на многолюдство в бирхалле, был самым тихим.

А для меня — самым напряженным: надо разворачиваться по-быстрому. В шелесте газетных листов, звякании ложечек то и дело звучало: «Кофе два раза», «Еще кофе», «Сигару», «Получите»… И мне начинало казаться, что я так и родился на свет с подносом, уставленным кофейными чашками: большими белыми, с золотым ободком, — кофе с молоком; маленькими пузатыми— черный… И уж конечно с этим же подносом покину подлунный мир.

Я поискал глазами Макса, его не было, и я подумал, что после бурной встречи он отсыпается в той самой каморке, в которой он жил раньше и куда меня почему-то не допустил хозяин.

Я испытывал что-то вроде ревности: никогда мне не адресуется такой глубокий, нежный взгляд, каким Луи-Филипп встретил Макса. Филипп привлекал меня, может быть, именно тем, что за обыденной его внешностью угадывался сильный и своеобразный характер. Он был накоротке со многими «штамгастами» «Часов», но не одарял никого своей дружбой. Был грубоват, вспыльчив, но никогда не мелочился, не собачился по пустякам.

Уж что я ему? Свалился в эти «Часы» как снег на голову, без роду, без племени и уж вовсе не замена великолепному Максу! Но была в отношении ко мне Филиппа какая-то подкупающая человечески-теплая нотка. А мне в моем положении так мало было нужно, чтобы я проникся благодарностью!

Вечером, как я и ожидал, Макс явился из-за стойки и снова был в центре внимания. Случалось, конечно, что и раньше в бирхалле заглядывали фронтовики. Но то были посторонние люди, а тут свой парень, на глазах у всех выросший из мальчонки в героя со знаком «За ближний бой»! Каждый хотел услышать что-нибудь такое, что не прочтешь в газете, не поймаешь по радио, не увидишь в кинохронике.

С тех пор как стало ясно, что война не будет «подобна молнии», появились всякие слова, призванные обозначать новые вехи на пути к победе: «охваты», «кольца», «окружения». Слова «стратегический план» звучали как панацея: от неверия, сомнений и колебаний. Внутри этого плана существовало: «отступление для концентрации сил на заранее намеченные позиции» по плану кампании и многое другое. От Макса, естественно, никто не ждал общих рассуждений, общими рассуждениями все были сыты по горло. От него ждали хоть щепотки истины…