Песочные часы

«Ну, пойдет врать!» — это была моя первая мысль насчет Макса. Но, прислушиваясь, я уловил какую-то сдержанность и даже недоговоренность в его ответах. Впрочем, некоторые даже не столько спрашивали, сколько утверждали, стремясь найти подтверждение своим представлениям о ходе войны. Мне показалось, что Макс не спешит развеивать иллюзии, но как бы накидывает вопросы, на которые сам не отвечает.

Да, конечно, исход войны ясен. Да, это само собой. А между тем… «Правда, что русские выходят против танков с бутылками, наполненными взрывчатой смесью?» — «Нет, это было на первых порах, у них теперь противотанковые пушки и ружья. Хотя и бутылки тоже пускаются в ход…» — «Ха-ха! Бутылки против наших танков!..» — «А что? Не думайте! Когда этими бутылками обвязываются фанатики и кидаются с ними под танк — это, знаете, не только разрушительно, но и убедительно!» — «Что же, выходит, мы дали им время вооружиться, вместо того чтобы „подобно молнии“…»

«Какая может быть „молния“, если на каждом шагу приходится ломать бешеное сопротивление!» — «А как же со славянским свойством подчиняться грубой силе, признавать диктат сильной воли?» — «Ну, это не по части Макса, это уже философия, — вступается за него хозяин. — Давайте спустимся на землю. Мы здесь не в лекционном зале. Пусть Макс скажет, как ведут себя русские с нашими пленными. Ведь попадают же и наши в плен?» — «Да, конечно, но, знаете, тут многое неясно. Например, один ефрейтор, бежавший из плена, рассказывал, что русские с ними обращались хорошо, прилично кормили…» — «Им можно прилично кормить какую-то горсточку, а у нас пленных столько, что они, того и гляди, и нас сожрут!» — «Ну, это им не позволят…»— «Мы же удерживаем решающие позиции…» — «Да, конечно. Но Москва…» — «Ну и что Москва? Есть же еще Украина — это хлеб, уголь. Кавказ тоже…» — «А каким образом русским удается перебазировать промышленность на восток?» — «Ну что вы спрашиваете, Макс ведь с ней не перебазировался…» — «А что говорят об этом?..» — «Знаете, если чужая душа — потемки, то душа русского — черная ночь…» — «Но если они такие варвары…» — «Ну, не совсем варвары, не во всем, так сказать…» — «Нет, давайте конкретно. Броню наших танков пробивают их „петеэры“?» — «Это да… Случается. Даже довольно часто».

Наконец вмешивается мастер Ланге:

— Да что вы спрашиваете? Мы же ремонтируем наши танки, разбитые, как грецкий орех молотком…

«И самолеты подбивают?» — «Это даже очень часто». — «Вот видите, значит, техника на технику?» — это доктор Зауфер. «Ну уж нет, какое сравнение! Они же на ступени варварства…» — «Ты-то сам видел Иванов?»— «А как же!» — «Ну и как?» — «Ничего, обыкновенные, только одеты лучше нашего: полушубки, валяные сапоги, шапки… Там, под Москвой, уже ведь морозы…»— «Конечно, наше командование рассчитывало до зимы закончить кампанию…» — «О боже мой! Там же от мороза пальцы отламываются. А кожа, та покрывается пузырями, которые потом лопаются… Это говорили еще в ту войну». — «Ну, до этого не дойдет».

Мне казалось, что Макс время от времени посматривает на Филиппа, как бы прося о помощи, и тот незаметно поворачивает беседу, не давая ей принять более определенный оборот, но и не снимая опасных поворотов…

Иногда Макс, не сбавляя своего, в общем-то, бодрого тона, вдруг останавливался, словно сам себя одергивал, и какие-то мгновения молчал. Тогда мне казалось, что он видит перед собой совсем другие картины, чем только что им нарисованные.

Так как ему все подливали и каждый хотел обязательно с ним выпить, Макс заметно охмелел. Он словно бы потускнел, даже знак на его груди уже не так сиял.

Когда стали расходиться, он сидел на стуле с высокой спинкой и сердечком вверху, расстегнув мундир, смотря перед собой потухшими глазами. Хозяин поглядывал на него сокрушенно и наконец решил покончить с патриотическими излияниями, доконавшими гостя.

— Пойдем, Макс, пора в постель… Небось отвык спать как люди, — с уже знакомой мне сердечностью сказал Филипп, пытаясь поднять Макса, но это оказалось ему не под силу. — Помоги мне уложить его! — велел он.

Вдвоем мы поволокли Макса в комнатушку, где пахло нежилым, но я отворил форточку, и крепко настоянный на желтых листьях ветер поздней осени сразу наполнил тесный закуток.

— Сними с него сапоги. Я сам разочтусь там и запру зал, — сказал Филипп.

Я стянул с Макса сапоги и расстегнул брючный ремень, потом решил раздеть его и уложить как следует в постель. Не без труда, но мне все же удалось это.

В это время зашел Филипп.

— Очень хорошо, что ты уложил его, — бросил он мне и, видя, что я собираюсь уходить, добавил: — Оставайся здесь, постели себе на стульях. Куда ты пойдешь: наткнешься на патруль!

Я не раз уходил в это время, и хозяин никогда не беспокоился по этому поводу.

Он еще постоял над Максом и сказал тихо:

— Спи, дитя человеческое!

Потом он вышел, по-домашнему тихий, уютный в своей вельветовой куртке с обвисшими карманами.

Почему он оставил меня с Максом?