Песочные часы

Хыра нагрела воды, осторожно смыла с меня грязь и кровь, перебинтовала.

Одетая в плотную ночную рубашку, купленную на деревенской ярмарке, я лежала на животе, стараясь не шевелиться.

Я даже не повернула головы на скрип отворённой двери, зато вскрикнула, когда мой кокон из одеяла безжалостно разрушили, а рубашку задрали выше головы.

— Не надо! — жалобно простонала я: разматываемые бинты причиняли нестерпимую боль.

— Да лежи ты тихо! — прикрикнул на меня хозяин. — Жалко мне тебя, дуру, знаю ведь, как квит кожу сдирает. Все твои беды от отсутствия мозгов. Мало того, что вляпалась, так ещё и магу-охотнику на глаза попалась, начала неумело лгать… Сама себе хуже сделала.

Я ничего не понимала: он ведь собирался улетать и тут вдруг…

Намазав меня какой-то ядовитой мазью, которая, казалось, проедала кожу до кости, виконт ушёл. Кто-то опять перебинтовал меня и напоил крепким чаем с мёдом.

Кое-как свыкнувшись с болью, я заснула.

Я провалялась в постели почти три недели. Изредка ко мне забегала Маиза, да ещё два раза был доктор: я ведь всё-таки заболела.

Ослабла, остались кожа да кости.

Всё это время виконта не было в замке, и мной занималась Сара. Так даже легче: меньше пристального внимания, спокойнее. Только вот лежать я устала. И солнце хотелось увидеть. Правда, конец октября — начало ноября и в Ангере — хмурый, неприветливый период.

Начав вставать, я понемногу включилась в повседневную жизнь замка, ограничиваясь, правда, пока подсобной мелкой работой на кухне и уборкой пыли в комнатах. Потом, окончательно перестав кашлять и будучи в состоянии сидеть, таскать тяжести и беспрепятственно передвигаться где угодно, я вернулась к прежнему кругу обязанностей. В том числе, связанных с хозяином.

Продержав меня в замке чуть больше года и уверившись, что я присмирела и не предпринимаю попыток к бегству (в мою пользу свидетельствовали регулярные пешие прогулки к аптекарю за различными снадобьями), коннетабль решил перевести меня в свой городской дом. По долгу службы он должен был регулярно появляться в столице, а это доставляло некоторые неудобства: полеты над Гридором были запрещены, так что приходилось добираться туда на перекладных: сначала на Раше, а потом на лошади.

Носясь по замку, как заведённая, я начинала понимать смысл поговорки: 'Переезд — хуже пожара'. Складывалось впечатление, что хозяин собирался взять с собой всю обстановку. Но он ограничился малым: одеждой, несколькими ящиками личных вещей, сундуком (что в нём, я не знала) и собственно мной.

Багаж отправили вместе со слугами на низших драконах, мы же налегке летели на Раше.

Дракона, похоже, сообщение о столь дальней поездке не обрадовало. Я так и не поняла, что он сказал, зато взгляд оценила. У них с Тиадеем вышла небольшая перепалка, закончившаяся победой виконта. Фыркая огнём, Раш позволил оседлать себе и покорно преклонил колени.

Лететь было так же страшно, но я честно пыталась бороться с постыдной слабостью, убеждая себя любоваться пейзажами внизу. Видимо, не слишком убедительно, потому что хозяин пригнул мою голову себе на колени. В этот раз я не возражала, рассудив, что так и впрямь будет лучше.

Мы приземлились милях в пяти от города, на околице какой-то крупной торговой деревушки. На местном постоялом дворе нас уже ждали лошади. Вернее, не нас, а виконта.

Хозяин изъявил желание перекусить, я покорно поплелась вслед за ним. После полёта мне кусок не лез в горло. При мысли о еде хотелось поскорее юркнуть в ближайшие кусты, чтобы прилюдно не опозориться.

Первое, на что я обратила внимание, вслед за виконтом войдя в трактир, — девушка-подросток у стойки. Она сидела на полу у ног бородатого мужчины, медитативно глядя перед собой. Щупленькая, в большом для неё овечьем полушубке. Торчащая из-под него серая ткань говорила о роде её занятий.

Сколько ей? Пятнадцать? Она ведь младше меня… Взгляд потухший, на ногах — синяки.

Я поспешно отвела глаза, чтобы не расплакаться. Мне было её жаль. Стать торхой, наложницей совершенно чужого и неприятного тебе человека, ещё не выйдя до конца из детского возраста! Животные, скоты!

А норну всё равно, его рука то и дело невзначай тискает её несформировавшуюся грудь, наполовину открытую распущенной шнуровкой. Вот он что-то сказал трактирщику, тот кинул ему ключи. Норн пнул торху, и она покорно встала, последовав за ним наверх.

Их не было минут двадцать, потом ангерец вернулся, похабно улыбаясь и поправляя пояс.

'Подонок!', - сама того не заметив, вслух пробормотала я, отвернувшись к окну. Гнусный выродок, он же спит с малолетней! А ангерские законы этому потворствуют. Насколько я понимаю, торхами можно делать девочек, начиная с пятнадцатилетнего возраста. О хырах лучше не думать, тут возрастных ограничений для сношений и вовсе нет.

— Тебе что-то не нравится, Лей?

Я вздрогнула, услышав голос хозяина, и поспешила втянуть голову в плечи. Ну вот, я опять оскорбила норна, опять не сдержалась!

— Лей, кого ты назвала подонком?

Шоан, в кого у него такой слух?! Тут же шумно, слово легко затеряется в общем гуле голосов — а он услышал.