Песочные часы

— Надеюсь, впредь ты будешь умнее, — меня подхватили подмышки и подняли. — По закону тебя нужно было подвергнуть пытками и повесить. Сделать хырой и оставить на ночь в качестве развлечения дворне. Цени: я этого не приказал.

Я ценила, облобызав его руки, тем самым, кажется, вызвав одобрение. Тогда я ещё не понимала, что легко отделалась, а милость хозяина могла стоить ему должности: он проявил незаслуженную сердечность к рабыне, виновной в тяжком преступлении.

— И ещё, Лей, я не люблю, когда мне лгут, — янтарные глаза норна впились в моё лицо. — Я предупреждал тебя и дал шанс самой рассказать всю правду. Ты воспользовалась им лишь наполовину, признавшись во всём из страха. Наказанием за ложь были те удары плетью, что ты получила. Остальное — наказание за провинность. Да, облегчённое, Зеленоглазка, потому что ходишь и дышишь.

— Спасибо, хозяин.

Я ещё раз потянулась к его руке. Он отдёрнул её и приложил пальцы к моему лбу.

— На кухню, пить отвар, а то твоё воспаление лёгких мне дорого встанет. И, запомни, это последний проступок, который я тебе прощу, — ледяным тоном добавил норн, направляясь к вольеру с драконами.

Все разом потеряли ко мне интерес, оставив стоять на коленях.

Превозмогая боль, я встала и побрела к кухне.

Служанки во главе со Снель выразительно косились на меня, показывали пальцем — мол, знай своё место, тварь подзаборная. Теперь я знала и понимала, чего на самом деле стоит моя жизнь.

Ко мне подбежала хыра с домашними туфлями и шерстяным платком. Опустилась на колени и обула. Платок я накинула сама и с трудом добрела до стола. Сесть даже не попыталась.

— Госпожа пьёт рашит?[2]

Я — госпожа? Я такая же рабыня, как она.

И что такое «рашит»?

Не дождавшись ответа, хыра достала с полки графин с мутной жидкостью соломенного цвета, налила полстакана и протянула мне.

Горло обожгло, но я мужественно проглотила рашит. Крепкий! Слишком крепкий для меня, которая пьянела и от вина.

С большим трудом, но я осилила всю порцию. Голова стала тяжёлой и кружилась. Горло саднило, озноб волнами гулял по телу.

Кутаясь в тёплый платок, придерживаясь за стол руками, я раскачивалась из стороны в сторону, стараясь не думать о боли.

Какая-то служанка, не глядя на меня, поставила на стол флакон тёмного стекла и ушла. Я взглянула на этикетку — кажется, травяной настой, я всё ещё плохо читала по-ангерски.

— Выпейте, госпожа, вам станет легче, — услужливая хыра налила мне кружку горячего молока. — Двадцать капель, госпожа, госпожа Сара сказала, этого будет достаточно.

Я покорно выпила, а потом позволила проводить себя в комнату и раздеть.

Хыра нагрела воды, осторожно смыла с меня грязь и кровь, перебинтовала.

Кое-как свыкнувшись с болью, я заснула.

Продержав меня в замке чуть больше года и уверившись, что я присмирела и не предпринимаю попыток к бегству, норн решил перевести меня в свой городской дом. По долгу службы он должен был регулярно появляться в столице, а это доставляло неудобства: полеты над Гридором были запрещены, так что приходилось добираться туда на перекладных: сначала на Раше, а потом на лошади.

Носилась по замку, как заведённая: казалось, хозяин собирался взять с собой всю обстановку. Но он ограничился малым: одеждой, несколькими ящиками личных вещей, сундуком (что в нём, я не знала) и собственно мной.

Багаж отправили вместе со слугами на низших драконах, мы же налегке летели на Раше.

Дракона, похоже, сообщение о столь дальней поездке не обрадовало. Я так и не поняла, что он сказал, зато взгляд оценила. У них с хозяином вышла небольшая перепалка, закончившаяся победой норна.

Фыркая огнём, Раш позволил оседлать себя и покорно преклонил колени.

Летать было всё ещё страшно, но я честно пыталась бороться с постыдной слабостью, убеждая себя любоваться пейзажами внизу. Видимо, не слишком убедительно, потому что хозяин пригнул мою голову к себе на колени. В этот раз я не возражала, рассудив, что так и впрямь будет лучше.

Мы приземлились милях в пяти от города, на околице какой-то крупной деревушки. На местном постоялом дворе нас уже ждали лошади. Вернее, не нас, а норна.

Хозяин изъявил желание перекусить, я покорно поплелась вслед за ним. После полёта кусок не лез в горло. При мысли о еде хотелось поскорее юркнуть в ближайшие кусты, чтобы прилюдно не опозориться.

Первое, на что я обратила внимание, вслед за хозяином войдя в трактир, — девушка-подросток у стойки. Она сидела на полу у ног бородатого мужчины, не мигая, глядя перед собой. Щупленькая, в большом для неё овечьем полушубке. Торчащая из-под него серая ткань говорила о роде её занятий.

Сколько ей? Пятнадцать?

Взгляд потухший, на ногах — синяки.

Я поспешно отвела глаза, чтобы не расплакаться. Мне было её жаль. Стать торхой, наложницей совершенно чужого и неприятного тебе человека, ещё не выйдя из детского возраста! Животные, скоты!

А норну всё равно, его рука то и дело невзначай тискает её несформировавшуюся грудь, наполовину открытую распущенной шнуровкой. Вот он что-то сказал трактирщику, тот кинул ему ключи. Норн пнул торху, и она покорно встала, последовав за ним наверх.