Песочные часы

Нуон Варин была, наверное, единственным человеком во всей «коммуне», которая на первых порах отнеслась к этим кошмарным молебнам с полной серьезностью. Шатаясь от голода и усталости, она вступала в споры с полпотовским комиссаром, задавала вопросы, пыталась мыслить. Со всей серьезностью и откровенностью она признала наличие пробелов и недостатков в своем сознании: в сущности, только здесь она увидела, как на самом деле живут крестьяне и какая пропасть отделяет жителей городов от остальной массы народа. Она искренне признавала физический труд ценным средством перевоспитания, но ставила под сомнение его изнуряющую чрезмерность и бесцельную суетню. Она не скрывала своих резких суждений о глуповатых чиновничьих женах, но осмелилась упрекать полпотовских кадровых работников в отступлении от революционного равенства, поскольку они жили отдельно, имели собственную кухню, причем далеко не бедную, а некоторые жили даже с семьями, в то время как среди новых жителей Пойпаэта не было ни одной супружеской пары. Нуон Варин требовала также, чтобы жители «коммуны» получали больше информации, прежде всего о своей «коммуне», ее хозяйстве, финансах и производственных планах, а также о жизни страны и мира. Она утверждала, что только таким путем простой народ, к которому она сама хочет принадлежать, сможет утвердить в себе революционное сознание. Ее слова для всех звучали загадочно. Она была женщиной весьма миловидной, можно сказать, красивой. Ее красноречие, интеллигентность и горячность были прямо-таки драматическим контрастом в сравнении с бесцветной и скучной жизнью «коммуны».

Но с середины 1976 года «коммуна» Пойпаэт превратилась в ад, и Нуон Варин перестала выступать на идейно-воспитательных собраниях.

Сменились начальник «коммуны» и почти все кадровые, работники. Старые жители, начавшие было ворчать по поводу голода и беззаконий режима, были выселены. В деревне расквартировали карательно-охранный взвод, состоявший из молодых ребят с ледяными глазами. Питание немного улучшилось, но в «коммуне» угнездился худший, чем голод, пришелец — страх.

Чуть ли не каждую ночь бесследно и навсегда исчезал кто-либо из жителей «коммуны». Только раз

Нуон Варин слышала выстрелы, а между тем число жителей начало таять на глазах. Никто еще не знал о новом использовании мотыг и американских саперных лопат, с которыми не расставались солдаты взвода охраны. Никто не добрался еще до края леса, куда каждую ночь уводили в полном молчании внезапно разбуженных людей. «Коммуна» в ужасе замерла. Люди перестали друг с другом разговаривать. У всех была третья или четвертая категория, и через несколько недель они поняли, что жить им осталось недолго. Бегство не входило в расчет: охранники сидели на дамбах с оружием наготове, отводили людей на полевые работы и обратно, тихо, как кошки, прохаживались ночью вокруг спален. Нуон Варин снова лишилась сна, ожидая по ночам, когда рука охранника отодвинет занавеску в общей спальне. В одну из ночей она заснула каменным сном. Утром, когда проснулась, на соседней койке не было молодой Куэй, китайской студентки из Пномпеня, с которой они иногда обменивались несколькими словами по-французски. Она больше не вернулась. Наверное, лежит около леса с размозженным черепом.

Нуон Варин решила не искать больше объяснений. Целыми днями она ни к кому не обращалась, пикировала на поле рассаду, ухаживала за свиньями, сушила буйволиный помет, таскала каучуковый хворост, рубила топориком кокосовые орехи. Рабочий день был продлен до пятнадцати часов. Воспитательные собрания происходили уже только раз в неделю. Начальник «коммуны» (комиссара уже не было) держал в руке автомат, направленный прямо на собравшихся, и зачитывал очередную брошюрку, а потом — список провинностей. Цитировал неосторожные слова, шепотом сказанные перед сном или в отхожем месте, перечислял тех, кто тайком разжег костер и сварил себе суп из бамбуковых побегов, предупреждал, что революционная власть не потерпит ревизионизма, буржуазного индивидуализма, а также капиталистического пути. Он, вероятно, не понимал этих терминов, но ярость, с которой он швырял их в лицо жителям «коммуны», заставляла каждого из них ждать самого худшего. Из 550 жителей, которые были в «коммуне» в 1975 году, осталось всего 300 человек, в их числе только четырнадцать мужчин. Не было уже ни одного вьетнамца и ни одной вьетнамки. Семьи лонноловских офицеров были уничтожены до последнего человека. Весной 1978 года Нуон Варин пришла к убеждению, что в Кампучии скоро останутся одни женщины и дети.