Песочные часы

И в эти годы в поведении Пол Пота трудно обнаружить симптомы будущего сумасшествия. За 1971 год он трижды посетил Ханой и каждый раз благодарил вьетнамский народ и его партию за братскую помощь. Иенг Сари делал это еще чаще и более красноречиво. Во время своего визита в Пекин Пол Пот декларировал, правда, свое преклонение перед председателем Мао, но в речи, которую он публично произнес, не было ни слова, которое можно было бы рассматривать как выпад против СССР и европейских социалистических стран.

Следующий визит Пол Пота в Пекин длился целые три недели. Можно предполагать, что именно тогда, в середине 1972 года, окончательно определились его взгляды. Неизвестно, были ли его неоднократные беседы с Кан Шэном чем-то большим, нежели обмен разведывательной информацией. Но не подлежит сомнению, что именно тогда, между 1971 и 1973 годами, группа Пол Пота непреложно решила осуществить революцию в Кампучии по образцу китайской «культурной революции».

Доказательства этому есть. Именно в данный период на территории освобожденных зон состоялись первые казни богатых крестьян, чего Пол Пот ранее избегал, были созданы «коммуны» по образцу самых крайних вариантов китайских «народных коммун». Проведена была первая чистка среди кадров «красных кхмеров», и среди обновленных кадров была начата пропаганда лозунга, выдвинутого Линь Бяо и подхваченного летом 1966 года хунвэйбинами: сперва надо разрушить, чтобы начать строить заново.

Не военно-агентурная зависимость от Китая, не маоизм тридцатых-сороковых годов, не холодный расчет на то, чтобы снискать расположение и получить помощь огромной страны, а безграничное самоотождествление с философией «культурной революции» в ее наиболее крайних формах явилось, на мой взгляд, исходным пунктом всех действий «Ангки» начиная с того дня, когда она захватила власть в Кампучии.

CXXV. Quod erat demonstrandum1. На этом месте можно было бы закончить рассуждения.

CXXVI. О «великой пролетарской культурной революции» принято говорить с ужасом. Это понятно: она причинила Китаю неописуемые бедствия. Ее ход был во многих случаях недостоин цивилизованного народа и [54]изобиловал нелепостями, которых не объяснить никакой китайской спецификой. Почти шестилетний период безумия привел к общему регрессу во всех сферах жизни. Эту оценку разделяет сегодня даже китайское руководство.

Но ведь не так уж далеки времена, когда об этой самой «культурной революции» в мире говорили весьма одобрительно, и не только в Китае. Сегодня трудно воссоздать то состояние полной завороженности, в которое привела «культурная революция» тысячи, а может быть, и сотни тысяч молодых людей на Западе. Внезапный устойчивый спрос на «красную книжечку». Китайские значки с изображением председателя Мао, которые носили в Гамбурге, Падуе и Тулузе. Стихийно образовывавшиеся группы по изучению маоизма в американских и западногерманских университетах. Ошеломляющего характера лозунги, заимствованные непосредственно от хунвэйбинов и плывущие над экзальтированной толпой во время майских событий 1968 года во Франции. В странах Черной Африки существовали тогда правительства, которые в сочинениях председателя Мао отыскали вдруг лекарство от собственных болячек. Философы, которые написали к статьям Линь Бяо целые километры ученых комментариев. Лидеры молодежных движений, с чувством облегчения ухватившиеся за набор лозунгов, которые стоят того, чтобы быть побитым полицией. Как «длинное жаркое лето» негритянских волнений в США, так и первая крупная волна терроризма на Западе генетически были связаны с психологическим аспектом китайской «культурной революции».

Конечно, было в этом много от преходящей моды, мальчишеского упрямства и бунта ради бунта. Но в тогдашних триумфах «позднего маоизма» было, наверное, и нечто большее, нежели мода. «Культурная революция», наблюдаемая издали, известная только по сообщениям печати, не могла оставить равнодушным никого, кто сохранил юношескую потребность в братстве и справедливости или по крайней мере сознавал, что буржуазная интерпретация смысла жизни полностью обанкротилась.