Песочные часы арены

– Так и о вас то же самое говорят! – В сердцах вырвалось у него – не успел придержать язык. Он всегда был скор на слово.

Тот, который спрашивал, потемнел лицом и потянулся к дубинке, висевшей на поясе. Его напарник тоже напрягся. Пашка сообразил, что хватил лишку. Надо было срочно исправлять положение. Не хватало конфликта с полицией.

– Говорить могут что угодно. Лично я таких не встречал. Да и о вас говорят ерунду. Когда кого-то прижмет, к вам бегут. К пи…сам бежать не станут, те не помогут.

Повисла небольшая пауза. Глаза в глаза, с принятием решений. Старший патрульный в раздумье постучал дубинкой о кисть руки.

– Что верно, то верно, не помогут. – Он расслабился, сменил гнев на милость. Увидел Пашкины влажные щеки.

– Чё глаза на мокром месте?

– Да так, как-то… Непонятно все в жизни. Тут еще эта музыка.

– Чё слушаешь? – Он протянул руку.

– Мигеля Луиса. – Пашка вложил в нее наушники.

Тот вслушался, начал громко подпевать, перекрикивая песню в ушах. Со слухом была явно беда. Напарник толкнул его в бок.

– На итальянском? – Старший вернул Пашке наушники.

– Скорее на испанском. Мигель мексиканец.

– Хороший певец. Поет, словно плачет. Ты вот что, парень. Душу себе не рви. Это ты просто в другую жизнь входишь. Мужиком становишься. Через какое-то время отпустит. Я тоже в твоем возрасте, бывало, слезу пускал. Потом прошло. И у тебя пройдет, увидишь. Ты вот тут интересовался на всю вселенную, как жить тебе дальше? Скажу тебе: живи просто. Просто живи! По-человечески. Это тоже интересно. Ну, давай, чемпион, тренируйся, танцуй дальше. Только не ори так больше.

– Так никого же нет.

– Небо не пугай! И нас заодно. Ладно, удачи. Выигрывай свой чемпионат. Нашей Россиюшке, ох, как нужны победители. Особенно сейчас.

…Пашка смотрел вслед удаляющемуся в ночь автомобилю и проникался к этому миру новым доверием и пониманием.

– Везде люди! Везде – человеки…

Глава третья

Эту квартиру в Москве они купили, когда Пашке-Пуху едва исполнилось шесть лет. На Мосфильмовской. Близ университета и Воробьевых гор. В старом пятиэтажном доме красного кирпича, на четвертом этаже, с которого можно было видеть, сквозь обнимающиеся клен и липу, уходящее в ночь солнце. Отдали все, что было накоплено, ни о чем не жалея.

Квартирка маленькая. Как шутил Грошев: «Для ансамбля лилипутов из трех человек…» Но в этой уютной двушке царило главное – тишина, покой. И любовь.

По этажам, наперегонки с черной кошкой, бегал улыбающийся шустрый пацан, когда они ненадолго возвращались домой между гастролями или в отпуск. Приветливая спокойная Светлана вскоре развесила в подъезде картины, на подоконниках появились горшки с цветами. Грошев в самый короткий срок очаровал соседей тем, что каждому в чем-то помог: то вечно текущие краны успокоил, то розетки подкрутил, то отремонтировал утюги с кофемолками, то давно неработающую технику оживил. Людей словно встряхнули и разбудили. Соседи радовались каждому приезду этой цирковой семьи, гордились, что в их доме живут такие люди. В отсутствие следили за квартирой. Подъезд преобразился. На этой почве помирились даже те, кто годами друг с другом не разговаривал…

Весной, когда бывали в Москве, Пашка любил поутру здороваться из-за решетки балкона с прохладной ладошкой клена. Спустя месяц клен, обремененный тяжелой листвой, опускал ветви на балкон к соседям снизу.

Осенью, прищурив глаза, Пашка сквозь ресницы рассекал на мириады золотых звезд солнечные лучи, которые купались в медной позолоте листьев. В его душе жило ощущение близости с чем-то невероятно родным и знакомым, расстворенным в этом невидимом, но таком ощутимом мире. Его сердце-вещун трепетало. Он рос…

Пашка себя не помнил вне цирка. Его звуки, запахи впитались в него, как лошадиный дух в одежду служащих по уходу за сивками-бурками из их конного номера.

Родители Пашку загружали по полной. Как шутил дядя Веня: «Чтоб в носу некогда было поковыряться». До носа у Пашки дело не доходило. Вставал он вместе с родителями, которые уже с восьми утра гоняли в цирке лошадей, готовясь к вечернему представлению. В гастрольных городах, по приезде, Пашку тут же отдавали в какие-нибудь секции: плавания, фигурного катания, пантомимы, школу танцев, курсы английского языка, на котором он довольно бойко изъяснялся сызмальства. И куда его еще только не отдавали, где он быстро и заметно прибавлял в мускулах и извилинах. О последних Грошев любил повторять: «Извилины – вещь такая: наличие их не видно, но отсутствие – заметно…» Полгода Пашка даже учился игре на классической гитаре. День его был расписан, как по нотам. Сюда еще нужно приплюсовать жонглирование, которое забирало несколько часов в день, акробатику, растяжку на шпагаты и прочую цирковую необходимость. Ближе к вечеру два-три часа корпел над учебниками. После насыщенного дня засыпал мгновенно, стоило прикоснуться щекой к подушке.