Песочные часы<br />(Повесть)

Когда-то на заре цивилизации, в государстве Шумеров, родилась поэма о легендарном царе Урука Гильгамеше, у которого был друг Энкиду. Вместе с ним они совершили множество подвигов. Но Энкиду погиб. Гибель его была карой, ниспосланной Гильгамешу разгневанными его дерзостью богами. Тоскующий Гильгамеш отправляется на поиски секрета бессмертия, чтобы оживить друга. В скитаниях своих он встречает Утнапиштима, который рассказывает, что он единственный из смертных, кому даровано богами бессмертие. Утнапиштим сжалился над скорбящим по другу Гильгамешем и открыл ему секрет бессмертия, указал место, где на дне огромного озера растет трава бессмертия. Повесив на шею тяжелый камень, Гильгамеш смело нырнул на дно и сорвал заветную траву. Но к траве подползла змея и проглотила ее. Мечтам о бессмертии не суждено было сбыться. Секрет бессмертия древние поэты и мудрецы отдали богам.

Секрет бессмертия — благодарная памятка потомков, эстафета поколений, передающая друг другу великие творения человеческого гения.

Люди, отдавшие свою жизнь борьбе за Человека, за его бессмертие, — герои произведений Миервалдиса Бирзе.

Ю. Розенблюм

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ Повесть

Quid stas, transit hord!

(Что стоишь, время уходит!)

Надпись на старинных песочных часах.

Туберкулезный санаторий «Арона» расположился на обширной зеленой поляне. Поляну опоясывает старый лес. Сосны в нем не густы, и поэтому даже иной липе или березе удалось дотянуться верхушкой столь высоко, что они видят днем солнце, а ночью Большую Медведицу. Среди деревьев попадаются кусты орешника, но орехам не судьба доспеть до того, чтобы самим выпасть из зеленых гнезд; орешника тут мало, а нетерпеливых любителей орехов слишком много.

Широко простирают сосны свои иглистые лапы, оберегая санаторий от порывов холодного ветра. На хвое и листве берез оседает пыль с Рижского шоссе, и потому воздух вокруг самой здравницы, особенно по утрам, чист и свеж, как упавшее в росу яблоко.

Санаторий — желтое здание с широкими, трехстворчатыми окнами. В промежутках между ними тянутся пояса красного, неоштукатуренного кирпича, и поэтому издали хорошо видно, что здание трехэтажное. На стене, рядом с парадным входом, бронзовый барельеф: сестра милосердия успокоительно положила руку на опущенную голову больного. Барельеф подарил санаторию перед войной один скульптор, бывший туберкулезник. В былые времена чахотка часто наведывалась в мастерские художников, работ не покупала, только самих поторапливала.

В этот майский день на балконе санатория, как водится в «тихий час», на шезлонгах спали больные. Лишь двое сидели и смотрели на лужайку, где ярко-красные тюльпаны, словно в ожидании чего-то, раскрыли навстречу солнцу алые рты.

Один — крупный, плечистый мужчина, с кустистыми бровями, но редким волосом на голове, закурил сигарету и сказал соседу:

— На той неделе домой отчаливаю.

Сосед, долговязый и мосластый брюнет, хриплым голосом отозвался:

— А я вот только приехал.

Таких, как он, раньше обычно называли «чахоткин кандидат». Бледное лицо, костлявые плечи, впалая грудь. На худых лицах носы всегда выглядят большими; его же нос с горбинкой был словно с карикатуры на прибалтийского барона былых времен.

Плечистому в голосе соседа почудился страх, и потому он решил утешить:

— Ничего, доктор Эгле и тебя вылечит. Врачи, они, конечно, в туберкулезе ни шиша не смыслят, но у них лекарства. — Он выпустил дым, глянул на тюльпаны и добавил: — Красивая штука — жизнь!

Худой прикрыл рот ладонью и закашлялся:

— Красивая…

Плечистый положил руку с сигаретой на перила балкона поудобнее. Снизу сигарету заметили и, минутой позже, к нему неслышно подошла старшая медсестра Гарша. Не произнося ни слова, она глядела печальными карими глазами на курильщика.

Великан испугался этой невысокой, худощавой женщины и сунул руку с сигаретой в карман халата.

И тогда медсестра спокойно сказала:

— Вагулис, вы жжете и свои легкие, и казенный халат. Я сообщу об этом доктору Эгле.

Вагулис поплевал на палец и загасил сигарету.

— Да мне ведь домой скоро, — полушепотом, чтобы не разбудить спящих, оправдывался он. И все же его шепот был громче голоса Гарши. — Вот и приучаюсь снова курить, работа моя такая. Я плотогон, а на реке, сами знаете, комаров тьма.

Сказанные всерьез слова прозвучали как шутка, однако Гарша не улыбнулась. Возможно, это пудра придавала некоторую строгость ее лицу, и улыбка была бы на нем ни к чему. Гарша ушла, а Вагулис стал выворачивать прожженный карман.

— Эгле браниться будет, В последнее время он злой какой-то. Наверно, оттого, что курить бросил.