Песочные часы<br />(Повесть)

«Человек, если хочет, может ходить тихо и не будить других», — двадцать четыре года тому назад внушили Гарше в медицинском училище. Она не только помнила, но и соблюдала эго правило. Неслышным шагом прошла она весь коридор и постучалась в дверь с надписью «Главный врач». Никто не отозвался. Она вошла. Старшая сестра — хозяйка санатория, и у нее не только право, но и обязанность заглядывать в каждый угол и проверять, не удастся ли написать пальцем на пыльном зеркале имя нерадивой няни или же без стеснения приподнять край одеяла и поинтересоваться, помыты ли ноги у тяжелобольного.

Самого Эгле, главного врача, в кабинете не было, тут находились только его давние безмолвные товарищи — девочка с ягненком и «молчальник». Гипсовую девочку, с ягненком на руках, некогда подарил тот самый скульптор, что создал барельеф. «Молчальник» стоял в углу, накрытый белой простыней: людям, непричастным к медицине, скелет напоминал о смерти, хотя, по сути дела, служил жизни — на нем изучали топографическую анатомию. Со стены на сестру Гаршу взирали с портретов бородатые мужчины. Они тоже знали только свои знаменитые биографии и не имели понятия о том, где в данный момент находится Эгле.

А Эгле в эту минуту с голубыми анемонами в руке, запыхавшись, бежал через зал ожидания рижского аэропорта.

Громкоговоритель невнятно пробормотал: «Рейс Рига — Симферополь», и Эгле кинулся к барьерчику летного поля, увидев Герту, прощавшуюся с сыном и золовкой.

Эгле вручил анемоны и обнял жену за плечи. Как молодой влюбленный, смотрел он в ее большие голубые глаза.

Герта улыбнулась, понюхала анемоны, но уловила лишь аромат мыла «Золотой лотос», который исходил от ее рук. И сказала:

— Неужели старость, а? Раньше мы приходили по крайней мере за десять минут. — В ее низком голосе послышалась мягкая ирония, но не упрек. Герта посмотрела туда, где у прохода ограды девушка в пилотке уже приготовилась вести пассажиров к самолету.

Эгле опять искал взглядом глаза жены.

— Не сердись. Вечером ты уже будешь на Черном море, оно такое синее.

— До сих пор мы повсюду ездили вместе.

Эгле взял руку жены, ту, что держала непахнущие анемоны.

— Знаешь, я боюсь летать.

— Боишься, а меня отправляешь на самолете! Ты знаешь, я уже познакомилась со своими соседями. — Герта кивнула на полную даму. И, помолчав, добавила: — А в Крыму, говорят, уже цветет магнолия…

Эгле не выпускал ее руку.

— Я рад, что ты отдохнешь, но без тебя мне будет очень тоскливо…

Герта высвободила руку и взяла саквояж.

— В последнее время ты только и думал, что о своих свинках.

— Я исправлюсь.

— Граждане пассажиры, прошу следовать за мной, провожающие останьтесь! — объявила дежурная.

Герта коснулась губами щеки мужа.

— Счастливо сдать экзамены, Янелис! — наспех поцеловала она сына, который уже намного перерос родителей, и, предъявляя билет, наказала своей седой золовке: — Откорми братца, исхудал он у нас.

Когда пассажиры шли к самолету, Эгле вдруг увидел, что жена его совсем молода. Гибкая и изящная, в дорожном костюме, она весело помахивала саквояжем. А он, увы, стар, и потому опирается на плечо сына.

Они все трое стояли до тех пор, пока на дальнем конце аэродрома серебристо белый самолет не взмыл в воздух. Он по-ястребиному поджал под себя свои ноги-шасси и скрылся за Даугавой.

«Дивная вещь самолет, — размечтался Эгле. — Это же воплощенная жажда все увидеть, везде побывать, это и отвага одиночки, парящего у границ вселенной, у голубых рубежей вечности… А как прекрасен самолет! Словно одинокий журавль в прозрачном осеннем небе».

А потом они направились к своему «москвичу» и поехали домой. По пути Эгле сделал остановку на Сарканармияс, у желтого кирпичного здания больницы.

— Зайду на минутку, — сказал он Янелису.

Миновав кованые железные воротца, Эгле пошел прямо в лабораторию. У окошка дежурной он спросил:

— Вам ничего не оставляли для меня?

— Заведующая велела передать вам вот это.

Эгле взял конверт и положил в наружный карман пиджака. Потом, словно вспомнив о чем-то, переложил во внутренний. Со стороны можно было подумать, что конверт содержит особо ценный или секретный документ, о котором ни в коем случае не должны узнать другие. Он поспешно вышел во двор, стал в тени липы, вынул письмо и распечатал. В конверте был самый обычный бланк с анализом крови.

Эгле подержал листок перед глазами и опустил. Лицо его устало обмякло, складки на щеках стали жестче и глубже. Глаза больше не видели улицы за железными воротами, а, казалось, разглядывали нечто другое. Он сунул анализ в карман.

— Конвертик уронили, — окликнул его привратник.

Эгле не оглянулся. Конверт остался на булыжнике у больничных ворот. Да, с таким количеством тромбоцитов можно от небольшого пореза на пальце истечь кровью. Стало быть, ухудшение. А ведь совсем недавно ему опять вливали здоровую кровь. Лучевая болезнь убивает его кровь. Медленно, но неотвратимо.